Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Перо скользило по бумаге быстро и уверенно. «…Для выведения лучших сортов различных видов сельскохозяйственных культур необходимо наряду с такими апробированными методами, как скрещивание, прививка, широко пользоваться и новым, наиболее передовым на сегодняшний день методом использования гамма-лучей…» — написал Умид и задумался. Потом упрямо мотнул головой и снова заскрипел пером, развивая свою мысль. Хотя и был уверен, что Салимхан Абиди вряд ли изменит свое отношение к гамма-лучам. Но ему также нет смысла становиться противником своего друга академика Атабаева, который за последние два-три года сделал значительные открытия и весьма положительно отзывается о применении гамма-лучей… Как бы то ни было, Умид должен все изложить домулле настолько доказательно, чтобы тому нечем было крыть его карты.

Умид воспользовался тем, что домулла ненадолго вышел из кабинета, и оставил свою «записку» у него на столе.

…Все эти дни Умид старался не думать о Хафизе. Но его выдержки хватило ненадолго. В один из дней во время обеденного перерыва он пошел не в столовую, а прямехонько направился к автобусной остановке. Через час он был уже во дворе медицинского института. Купил в киоске газету и, присев на скамейку около памятника профессору Слониму, стал просматривать четвертую страницу. То и дело поглядывал на ручные часы. Казалось, время остановилось. Скоро должен прозвенеть звонок на перемену, и студенты высыплют на улицу. Все-таки Умид не выдержал и зашел в коридор.

Почти одновременно со звонком из дверей всех аудиторий хлынул белопенный поток студентов. Они все были в белых медицинских халатах. И только он один среди них выделялся, как темное пятно на снегу. Его невозможно не заметить. Если Хафиза где-нибудь здесь, она увидит его. Неторопливо прошелся из конца в конец по коридору, заглядывая в открытые двери аудиторий. Скоро дадут звонок на лекцию, а он все еще не нашел Хафизу. Вспомнилось, как она увлеченно разговаривала в прошлый раз у кафедры с каким-то парнем. Что же это, у нее в привычку вошло не выходить на перемену? Может, она опять любезничает с этим парнем? Поколебавшись, Умид зашел в аудиторию. И вдруг невысокая девушка в очках преградила ему дорогу. Он и разглядеть не успел тех, кто в аудитории, она стала выталкивать его наружу. У нее был тонкий, резкий голос. Она частила без остановки о том, что в аудиторию посторонним вход воспрещен и если заведующий кафедрой увидит, что кто-то зашел в аудиторию без халата, то ей, дежурной, не поздоровится, и гораздо лучше, если он поскорее удалится отсюда…

— Вы не скажете, где Хафиза Садыкова? — перебил ее Умид.

— Она с нашим старостой на конференции врачей.

— С вашим старостой? Это такой высокий, кудрявый? — спотыкающимся голосом осведомился Умид и машинально взлохматил свои волосы.

— Да, высокий и кудрявый. Очень интересный парень. А что? — девушка усмехнулась.

— А почему… именно ее послали?

— Она же у нас комсорг.

— А может… может, она все-таки в коридоре?

— В таком случае в коридоре и ищите, молодой человек! — Девушка бесцеремонно оторвала руку Умида от дверной ручки и перед его носом захлопнула дверь.

«Какой был бы стыд, если бы это видела Хафиза», — подумал Умид, с беспокойством оглядываясь. И даже почувствовал облегчение, что ее в эту минуту поблизости не оказалось.

Коридор опустел. Умид не сразу заметил, что остался один.

Уже третью неделю Хафиза не поднималась с постели. Когда она заболела, бабушка хотела позвонить в Фергану, однако внучка запротестовала:

— Не стоит этого делать, бабушка. Вы же знаете мою маму. У нее будет сердечный приступ. Я завтра же поднимусь и пойду в институт. Стоит ли из-за пустяков их беспокоить.

Но минул день, прошла неделя, а Хафизе лучше не становилось. Лежала, отвернувшись к стене, и есть не вставала бы, да бабушка заставляла ее. Старушка не знала, что и делать. У внучки жара не было, а выглядела она — краше в гроб кладут. Корила себя, что вовремя не дала знать родителям.

— Не знаю, что и делать, детка, — приговаривала она, поправляя подушку под головой Хафизы. — Характер твоей матушки я прекрасно знаю, да как же нам быть-то теперь? И сообщить ей — плохо. И не сообщить — тоже. Осерчает на меня, что вовремя не дала знать о твоей болезни.