Чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, попытался повернуть разговор на другую тему. Спросил:
— Как поживают твои родители? Отец выздоровел?
Хафиза, задумчиво глядя вдаль, усмехнулась:
— Спасибо. Выздоровел.
— Я каждый день просматриваю сводку по сдаче хлопка. Фергана оставила позади многие области. Я рад за твоего отца…
— Эх, вы! — сказала Хафиза и, резко выдернув из его ладони руку, побежала к остановке, к которой подкатил автобус.
— Я провожу… — сказал Умид, но остановился с протянутой рукой, глядя ей вслед.
Хафиза прыгнула на подножку. Дверца захлопнулась. Автобус сердито зафыркал и тронулся. Вскоре скрылся вдали, оставив после себя синий дымок и облачко желтой пыли.
* * *
«Напрасно в тот раз обиделся на Сурата. Он, оказывается, не соврал. Хафиза ходила в кино. Только скрывает, что была с сокурсником. Значит, не случайно они оказались рядышком.
А почему ты, собственно, Умиджан, поражен случившимся? Не много ли на себя берешь? Почему ты решил, что такая видная собой девушка не может подобрать товарища по себе? Из солидной, обеспеченной семьи! Однокурсника! Медика, с которым у них всю жизнь будут общие интересы!.. А кто ты? Сирота без роду и племени! Ты еще не знаешь, что такое настоящее человеческое житье. А возомнил из себя счастливчика, с которым девушке и в шалаше может быть рай. На кого ты позарился, слепец? Ведь ее отец не кто-нибудь, а секретарь обкома! Он взлелеял ее, как самый прекрасный в мире цветок. Как же ты, несчастный, осмелился протянуть руку, чтобы сорвать его! Разве может это допустить ее отец?..
Ладно, парень, возьми себя в руки, отгони прочь дурные мысли. Думай о том, чтобы стать человеком. Пусть исполнятся твои надежды. Тогда и сможешь влюбляться в кого захочешь. Сможешь даже отправиться со своей возлюбленной в путешествие. Все тебе будет по карману. А к исполнению надежд ведет одна дорога — труд. Надо работать. А не размениваться на мелочи. Возня со всякими девицами только отвлекает, засоряет голову. Вон сколько этого сору выгребают из памяти твои товарищи, когда с подробностями начинают рассказывать в сугубо мужских компаниях о былых увлечениях, снисходительно посмеиваясь над собой и над излишне доверчивыми девицами. Наверно, и Хафиза — такой же эпизод в жизни».
Однако тщетно старался он забыть о Хафизе, углубившись всецело в работу. Почему-то даже тот значительный факт, что ему наконец-то предложили для научной разработки тему, заблаговременно утвержденную уже на ученом совете, не принес ему радости. Умид лишь немножко удивился, когда домулла вызвал его в свой кабинет и, глядя куда-то в сторону, хмуро сказал:
— Теперь, Умиджан, вам придется провести важное исследование, чтобы высказать свое мнение по поводу целесообразности использования гамма-лучей в борьбе с вилтом.
Умиду было известно, что профессор Абиди до сих пор на всех совещаниях категорически опровергал любые мнения о возможности использования гамма-лучей в хлопководстве. А нынче, наметив эту тему Умиду для диссертации, задал ему нелегкую загадку. Умид гадал теперь, почему домулла не воспротивился, когда ученый совет предложил для разработки эту тему. Тут могли быть две причины: или домулла рассчитывал, что его ученик опровергнет и сведет на нет все доводы Шукура Каримовича, или же, может, сам где-то в глубине души верил в этот новый метод и хотел, чтобы Умид, его ученик, превзошел своими открытиями Шукура Каримовича, в котором домулла видел своего соперника. С утра до позднего вечера просиживая в библиотеке, Умид собрал научные труды известных селекционеров. Стал внимательно изучать их. И сколько у него было радости, когда у букинистов удалось раздобыть толстые книги академиков Вавилова и Дубинина. Ему всегда эти книги казались интереснее любого романа, любой поэмы. Вчитываясь в них, он не замечал, как пролетают часы. Когда в чем-то возникали сомнения, Умид приходил в лабораторию и проделывал опыты…
Вскоре у него установилось личное мнение относительно гамма-лучей. Но он долго не посвящал домуллу в результаты своих анализов, не решаясь его огорчить ими. Он даже стал избегать научного руководителя. Потому что давно истек срок, когда должен был отчитаться перед ним в проделанной работе. Но однажды профессор зашел к нему в кабинет и потребовал сегодня же доложить ему в письменном виде о том, что проделано Умидом и к каким он пришел выводам. «Хорошо, хоть в «письменном виде», устно было бы труднее», — подумал Умид и сел тут же писать докладную записку. Раскрыл общую тетрадь, исписанную его мелким неразборчивым почерком. Здесь были все данные. Их только следовало перенести в докладную записку в определенном порядке и написать более разборчиво.
Читать дальше