Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Хафиза мельком глянула на него из-под ресниц и сделала вид, будто не заметила, как он снова перешел наконец-то на «ты».

— Готовлюсь по химии, — сказала она и легонько вздохнула. — Не знаю, удастся ли вытянуть на пятерку. Как-то не уверена в себе.

— Неуверенность всегда мешала людям, самоуверенность губила их. Надо заниматься так, чтобы не оставалось места ни для того, ни для другого. Если возникают неясности, не надо пропускать консультаций. А в чем могу, я помогу тебе…

Хафиза вроде бы и не смотрела на Умида, но от ее внимания не ускользало ни единое его движение, ни одна улыбка. Она боялась в словах его почувствовать неискренность, заметить фальшь, чутко прислушивалась к его интонациям. И чем дальше, тем больше убеждалась, что рядом тот самый Умид, что проводил ее в Фергану, нисколечко не изменившийся. Она шла с ним рядышком и чувствовала, как в нее переливаются сила и спокойствие Умида.

— А знаешь, в твое отсутствие я ни разу не был в кино. Не посмотреть ли нам какой-нибудь фильм? — спросил Умид.

— Охотно. Я до вечера свободна. Но вы-то теперь человек занятой…

— Пока я предоставлен самому себе. Мой руководитель отдыхает в Ялте. Вот вернется, тогда мы с ним и возьмем быка за рога.

Они купили газету, чтобы посмотреть, в каком кинотеатре идет индийский фильм. Оказывается, они оба до сей поры не пропускали ни одного индийского фильма.

В фойе толпилось много народу, было очень душно. Умид купил эскимо и сладкий миндаль.

Пленительная музыка, изящные танцы, неизменно сопровождающие все индийские фильмы, очаровали их. Они даже не заметили, как пролетело время, а ведь они просмотрели целых две серии. И все это время Хафиза не отнимала свою руку из ладоней Умида.

Выйдя из кино, они почувствовали, что проголодались. Пообедали в столовой. Впервые сидели друг против друга за одним столом и ели. Странно и непривычно казалось им это, ощущалась какая-то неловкость, которую приходилось преодолевать. Но оба находили что-то приятное в подавлении неясного смущения.

В воскресенье Умид и Хафиза весь вечер провели в парке. Люди наслаждались прохладой, пришедшей на смену дневной жаре. Умид пострелял в тире. Предложил Хафизе проверить свой глазомер, но она категорически отказалась, ссылаясь на то, что не хочет компрометировать себя. Зато Хафиза ловко набрасывала кольца на гвозди, вбитые в пестро разрисованный щит. На этот раз уже Умид не решился вступить в соревнование, чтобы не ударить перед ней в грязь лицом…

Танцплощадка была обнесена высокой решетчатой изгородью, за которой раскрасневшиеся, растрепанные парни и девицы с потными лицами, вскрикивая на разные голоса, отплясывали шейк. Хафиза шепнула на ухо Умиду, что эта танцплощадка ей чем-то напоминает обезьянью клетку в зоопарке. Взяла Умида за руку, и они потихоньку направились по темной малолюдной аллейке к выходу. В павильоне с мороженым, мимо которого они проходили, оказалось не очень много народу. Умид усадил Хафизу за столик и занял очередь за мороженым. Они съели по порции ассорти и выпили бутылку фруктовой воды.

Хафиза предложила идти пешком. Они шли медленно, взявшись за руки, и молчали. Любое случайно оброненное слово могло показаться серым и скучным в сравнении с тем, что каждый из них испытывал. Вскоре они оказались на улице Навои, ярко освещенной гирляндами огней. Они забыли, что уже поздно, что надо спешить, не замечали, что прохожих на тротуарах поубавилось, реже проносятся машины. Время от времени, стуча стальными колесами о рельсы, пробегают трамваи, проливая на мокрый асфальт золотистый свет из окон.

Вот и чугунная резная оградка у театра эстрады. Посредине клумбы, расцвеченной множеством разных цветов, стоит на высоком пьедестале великий поэт. Умид и Хафиза остановились и мысленно поздоровались с ним. И чудо! Был ли то эффект освещения? Поэт на долю секунды оторвал взгляд от книги, которую держал в руках, и кивнул им: будто поздравляя, признав в них своих героев из бессмертной поэмы о Фархаде и Ширин, поздоровался. Поэт, вытесанный из гранита, ожил! И это было столь правдоподобно, что Умиду захотелось задать ему вопрос, над которым раздумывал все последние дни: «Почему же огромная, как мир, любовь почти во всех классических произведениях завершается трагически? Неужели это закономерность?..»

— О чем вы задумались? Идемте! — сказала Хафиза и потянула его за руку.