Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Девочка подошла к берегу, норовя ступить на высунувшийся из земли корень чинары, желтый и скользкий.

— Дай-ка я наполню твой чайдуш, — сказал Умид и, взяв из ее рук медный сосуд, набрал в него воды.

— Спасибо, — сказала девочка и, придерживая свободной рукой подол, затопала босыми ступнями по мягкой как пух дорожной пыли. На полпути оглянулась и крикнула:

— Если не спешишь, подожди. Я сейчас приду, — и припустила бегом, расплескивая воду, оставляя на белесой пыли темные пятна.

Через некоторое время девочка вернулась. Она ступала осторожно, держа перед собой обеими руками бумажный сверток. Подойдя поближе, она развернула бумагу и поставила Умиду на колени касу с чучварой [7] Чучвара — пельмени. , дымящейся и вкусно пахнущей. А поперек касы лежала половинка белой лепешки.

— На, поешь. Ну, держи, а то уронишь, — сказала девочка и отступила на шаг.

— Зачем это ты? Спасибо, я не голоден, — сказал Умид, покраснев и, наверно, впервые в жизни смутившись.

— Зачем обманываешь?.. Ешь побыстрее, да я пойду. Бабушка велела, чтоб скорее возвращалась.

Умид стал вылавливать чучвару ломтиками лепешки, а бульон отпивать прямо через край касы. Съев все до капли, вернул дожидавшейся девочке касу и утер рукой губы. Та снова зашуршала газетой и, уподобясь доброй волшебнице, извлекла из нее большую кисть черного винограда.

— А это тебе на закуску, — сказала она, положив виноград ему на ладони, и вприпрыжку побежала по дороге. Умид даже не успел заметить, в какую дверь она проскочила: только услышал, как хлопнула, скрипнув, калитка, зазвенела цепочка.

Солнышко, наверно, уже уснуло. Потому что сделалось совсем темно, а краешек неба был еще чернее, чем над головой Умида, где постепенно, одна за другой, зажигались звезды.

В животе теперь не урчало. Но все-таки здесь, на берегу арыка, на жестких корнях чинары, не переночуешь. Умид встал, отряхнул сзади брюки и поплелся домой, где его определенно ждала взбучка. Но на полпути, проходя знакомой улицей, вспомнил, что здесь живет его одноклассник. У него тоже не было отца. Его отец погиб на войне. А мать у Хакима добрая и ласковая женщина.

Умид долго стоял у калитки своего друга. Наконец постучал. На стук вышла мать Хакима. Умид поздоровался и, потупясь, сказал, что хотел попросить у Хакима ластик. Женщина обняла его, будто родная тетушка, похлопала по плечам и ласково сказала:

— Входи, сынок, в дом. Хаким в своей комнате делает уроки. Ступай к нему. У него, наверное, есть эта резинка.

Услышав голос друга, Хаким выбежал из дому, поздоровался с Умидом за руку и повел его к себе. Пока они болтали о разных пустяках, мать Хакима принесла касу плова, лепешку и чаю.

— Какой славный у моего сына товарищ, — сказала она, погладив Умида по голове. — Дружите да побыстрее вырастайте оба в богатырей-палванов.

Хаким проводил Умида к беседке, где у них находился рукомойник, и подал ему чистое полотенце. Они стали умываться, то и дело сталкиваясь лбами над тазом, брызгали друг на друга водой, весело смеялись.

Когда вернулись в комнату, Хаким предложил поужинать. Умид сказал, что он только что поел. Хаким не поверил и настоял, чтобы его друг попробовал плов, сваренный его матерью. Чтобы не обидеть его, Умид принялся за еду. Вдвоем они быстро управились с пловом. Умид очень давно так не наедался. Между делом он рассказал Хакиму о своих злоключениях. Показал отцовские ордена. Откровенно признался, что теперь боится показаться дома. И попросил друга сходить к нему домой и принести его портфель. Иначе он не сможет ведь сделать на завтра уроки. И учительница обязательно влепит ему единицу…

Хаким отлучился на минутку и рассказал об услышанном от Умида своей матери, сидевшей на айване с соседкой и за беседой попивавшей чаек. Умид услышал, как мать Хакима вздохнула и стала рассказывать соседке:

— Это не женщина, а чудовище, замучила совсем ребенка. Пусть аллах накажет эту желтушную Патму за муки невинного мальчика! Многие женщины, оставшиеся после войны без мужей, мечтают иметь хоть одно дитя, да не суждено им, видать. А эта заполучила такого славного мальчика и еще издевается над ним. Я сразу распознала, что это за птица, едва она переступила порог их дома… Умиджан был любимцем матери, надеждой покойной Хумайрыхон. Узнала бы она при жизни, что кто-то будет мучать ее сына, глаза бы выцарапала такому человеку… Пойду-ка я выругаю хорошенько эту Патму, — сказала она и поднялась.

Мать Хакима зашла в комнату, повязала платок на голову и, расправляя засученные рукава платья, сказала: