Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Как фамилия Эсана-бувы?

— Тешабаев, Те-ша-ба-ев. Правильно записали? Его предки были дегрезами: плавили чугун, бронзу и отливали казаны, плуги, кувшины, блюда.

— Атеист, говорите?

— Самый настоящий! Прямо-таки яростный безбожник.

Они беседовали еще с полчаса, пока не осушили оба чайника чаю. Затем корреспондент простился и ушел. Кари с иронической ухмылкой смотрел вслед корреспонденту, сколь прыткому, столь и легкомысленному.

После беседы минуло месяца полтора. И однажды кто-то из посетителей чайханы, показывая всем журнал, сказал, что в нем имеется статья про Эсана-буву. Присутствующие, говоря: «А ну, прочитай-ка вслух», окружили человека с тоненьким журналом.

Молва с быстротой молнии распространилась по махалле. Не осталось дома, куда бы не вошла весть о «старике, отрекшемся от веры». Во всех махаллях — и в Ахунгузаре, и в Куштуте, и в Акмечети, и в Хадре — только о том и судачили, что человек преклонных лет отверг аллаха. Об этом узнали и многочисленные родственники Эсана-бувы в дальних селениях — и в Капланбеке, и в Конкусе, и в Ишанбазаре, и в Ялангаче, и в Шуртепа. Старики разводили руками, выражая недоумение: «Пусть так, отрекся, ну ладно. А зачем это говорить в свои восемьдесят четыре года? Неужто советская власть нуждается в твоем отказе от религии, эх, с ума спятивший старик!»

Когда об этом узнали все, вплоть до жителей отдаленного Шуртепа, весть эта наконец достигла и ушей самого Эсана-бувы, который все эти дни, пока черные слухи змеей расползались по махаллям, закоулкам и улицам, спокойно пребывал у себя дома, молясь в положенные часы, а все остальное время отдавая шаловливым правнукам. Из их семьи первым узнал об этом Нишан-ака, когда по пути с завода завернул случайно в чайхану.

Эсан-бува обомлел, услышав про такое из уст брата. Он обмяк и разинул рот, а его белая борода и усы в это мгновение были похожи на фальшивые, какие наклеивают себе артисты, гримирующиеся под стариков.

— О всемогущий! Что за несчастье! Я никому не говорил таких слов, аллах свидетель!

— Вот послушайте, брат, — сказал Нишан-ака, присаживаясь с ним рядом и открыв журнал: — «Мне исполнилось восемьдесят четыре года. Прежде, во времена баев-тиранов, я был дегрезом. Сейчас я, Эсан-бува Тешабаев, нашел счастье и проклинаю свое черное прошлое! Я, один из сознательных стариков, узнав, как угнетатели с помощью религии нас обманывали, порвал с верой. Теперь я неверующий и не признаю аллаха! Я записался в союз атеистов, вовремя вношу взносы. Теперь я счастливый старик…» Слышали?!

— Я подобных слов никому не говорил, — повторил сдавленным голосом старик. — Наверное, есть другой Эсан-бува… Вы меня с кем-то путаете…

— Может, — пожал плечами Нишан-ака. — Может, есть другой Эсан-бува, который прожил в нашей махалле восемьдесят четыре года, но мы с ним все еще не познакомились!

— Подожди, Нишан! До смеха ли? Это же клевера! Люди уже читали?

— А то нет! Поэтому я вам и сказал об этом. Не будь всяких толков на этот счет, разве я принес бы вам эту весть?

— О смерти своей ведаю, об этом не ведаю. Никто ничего у меня не спрашивал. Как же это может быть? Ничего не спрашивая, прописать в журнале? Ложь! Я никому не говорил ни слова. Ведь ты сам знаешь, в последнее время я редко выхожу на улицу, ревматизм мучает, радикулит… Ведь ты сам знаешь… — Голос его звучал тихо. Казалось, он сейчас заплачет. — Как же так можно приписать такое глубокому старику! Я богоотступник, я поганый!.. Лучше бы обругали меня клятвопреступником! Ведь сижу я дома, молясь аллаху, прося у него здоровья и счастья своим внукам и правнукам. Что плохого я сделал? А ну, скажи! За какие грехи вы прописали меня в газете, отвечай! — напустился Эсан-бува на брата. — Пишите про лжецов, про взяточников, спекулянтов, про «элементов» разных, зачем же позорить невинного старика!

— Ака, поймите… — начал было Нишан-ака, несколько оторопев от бурного натиска брата, но Эсан-бува не дал ему говорить.

— Не понимаю! Ничего не хочу понимать! — закричал Эсан-бува так громко, что вздулись вены на его шее и на щеках проступила бледность.

— Это же не я писал, что вы на меня?..

— Ты рабочий. Активист! И газета эта ваша! О аллах, что же я плохого сделал, чтобы мое имя склонялось на бумаге?! Никому я не говорил подобных непотребных слов. Вассалом!

— Ака, не упрекайте меня…

— Почему же не упрекать? Кто издает газеты, журналы? Правительство! Ты партийный, доверенное лицо правительства, так надо же думать, прежде чем что-либо делать! Что же это такое?! Как я буду теперь глядеть в глаза людям? Остаток своих дней буду жить, слывя безбожником? Что я отвечу аллаху при светопреставлении, когда все мы предстанем перед его судом? Любыми словами браните — стерплю, но восьмидесятичетырехлетнего старца… Лучше быть зарытым заживо!