Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Укаджан, оставьте это занятие, из вас не получится поэт!

От слов этих Мусават Кари сморщился, как вялый персик. И, ругая на чем свет стоит «пьяницу-джадида», пошел вон с его двора.

После этого он начал изыскивать способ сблизиться с Хислатом, который, как было всем известно, не ладил с Тавалло. Тенью ходил за ним по пятам и в любую удобную минуту старался очернить в его глазах Тавалло. Наконец тот не выдержал и сказал:

— Хотя и не сошелся я с этой личностью по взглядам на некоторые вещи, но все-таки он истинный поэт! Я не допущу, чтобы так поносили моего коллегу! — и прогнал Мусавата Кари от себя.

Но Кари был не из тех, кто сразу же падает духом. Он решил испытать себя на ином поприще.

Через два месяца в пае с Кизил Махсумом он открыл парикмахерскую на площади Чорсу и стал брадобреем. Своим клиентам он всегда жаловался, что в нем гибнет великий поэт, что его не оценили по достоинству, но оценят, как всех великих, после смерти.

И однажды ему посчастливилось. Джигит, которого он только что побрил, оказался работником редакции. Он сказал:

— Если у вас есть что-нибудь написанное, зайдите в редакцию, поговорим.

Возликовав, Кари поспешил в редакцию.

Того джигита, которого он брил и на которого потратил чуть ли не полфлакона одеколона, он не застал. Стихотворение прочитал другой сотрудник. Возвращая стихотворение, он сказал:

— Это не годится. Однако если напишете что-нибудь сто́ящее, напечатаем.

— Напишу, — решительно ответил Мусават Кари и, как человек от природы практичный, осведомился: — А во сколько будет оценено начертанное нашим пером?

Молодой человек улыбнулся и ответил:

— На лошадь или корову не хватит, но книгу, тетрадь, и карандаш приобрести сможете.

Мусават Кари тут же прикинул, что брадобрейство куда доходнее писания газелей, и отправился восвояси.

Однако память у него была превосходная, и он помнил много притч шейха Саади, слышанных некогда от местных поэтов — Тавалло и Хислата. Теперь при случае он рассказывал их, выдавая иногда за свои. И это принесло ему славу, о какой он и мечтать не мог.

В разгар торжества, когда все упивались царящим тут довольством и весельем, во двор вбежал запыхавшийся мальчик. Он подошел к Чиранчик-палвану, стоявшему посреди двора, и, едва переводя дух, сказал ему что-то.

Чиранчик-палван тут же поспешно направился к Арслану и издали сделал ему знак рукой. Арслан сразу почувствовал недоброе. Он спрыгнул с супы и подбежал к мальчику. При первом же его слове он метнулся к калитке и исчез.

— В чем дело? — спросил Кизил Махсум у Чиранчик-палвана.

— Отец скончался.

Сидевшие на супе молитвенно провели ладонями по лицам.

— Я должен пойти к ним, — сказал, поднявшись с места, Нишан-ака. — Спасибо за еду и питие.

За ним последовало еще несколько мужчин. Однако с их уходом гап не кончился. Даже наоборот, Аббасхан и Кари облегченно вздохнули. К ним подошел хозяин, отлучившийся ненадолго проводить гостей.

— При чужих людях распря с горошинку разрастается до размеров тыквы, — сказал он, взглянув на Аббасхана и Кари. — Вот, Кари-ака, можете теперь чувствовать себя свободно. Рассказывайте свои притчи, будем слушать их и ушами, и сердцем. А они ораторствуют попусту, — Кизил Махсум движением бровей показал на калитку, — и пустыми словами хотят привлечь на свою сторону людей. Сухая ложка рот дерет. Словами сыт не будешь… Пусть живут и благоденствуют наш Кари-ака, пусть над ними простирается покровительство аллаха. Мы, его друзья, не собираем пустых слов. — Он опять кивнул на калитку: — Они только сеют среди мусульман раздор, а мы набиваем кошельки деньгами. Ключ ко всему — деньги. Если хорошенько сложить красные червонцы, они поместятся в уголочке кошелька, но кошелек этот становится крепче и острее булата. Давайте-ка, почтенные, поблагодарим Кари-ака за его мудрые притчи, за то, что он поучил нас уму-разуму. Наполняйте его карманы — и достигнете благоденствия…

— Баракалла! Браво! — подхватил Чиранчик-палван и, простирая руки в сторону Кари, заговорил, брызгая слюной: — Этот человек не просто Кари-ученый, он чудо нашего времени. Даже великообразные люди, обучавшиеся в знаменитом медресе Мир-Араб, не столь мудры и всезнающи. Сие — от аллаха. Да удовлетворим аллаха своими подношениями высокочтимому Мусавату-ака!..

Мусават Кари, слушавший похвалы в свой адрес, сидел, скромно потупясь.