Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Особое негодование вызывал у Умида Шолгом-махсум, которого ему никак не удавалось повстречать. По субботам и выходным дням Умид посещал чайханы ближних махаллей, надеясь застать в какой-нибудь из них Шолгома-махсума в тот момент, когда он распространяется на его счет.

Это был коротконогий толстый мужчина, ему перевалило уже за пятьдесят. Однако он так и не успел приобрести определенной профессии. Говорят, некогда он работал завхозом, но очень скоро пристрастился к «белому чаю», и его выгнали за пьянство. У него были ярко-рыжие волосы, столь редко встречающиеся среди узбеков, и бурого цвета нос картошкой — за что и прилепилось к нему прозвище Шолгом — редис.

Профессор Абиди обрадовался, когда узнал, что этот Шолгом, завсегдатай всех чайхан города, живет с ним по соседству. Домулла и прежде не раз встречал на своей улице этого человека с бегающим взглядом, но не обращал на него внимания. Теперь же останавливался, почтительно здоровался и делился с уважаемым соседом обрушившимся на голову несчастьем, зазывая Шолгома-махсума в гости. Тот всякий раз принимал приглашение, зная, какой коллекцией коньяков и различных вин обладает домулла.

Теперь, часами просиживая в чайхане, он любил среди знакомых и незнакомых посетителей побахвалиться своей осведомленностью.

— Зять профессора оказался чем-то средним между мужчиной и женщиной, — разглагольствовал он, дуя в пиалушку с чаем. — Каждое утро, пока дочь домуллы еще спала, он садился к зеркалу и подкрашивал лицо, чтобы стать похожим на мужчину. Что поделаешь, у большинства теперешних йигитов нет той мужской силы, что в нас была, — самодовольно провозглашал он, горделиво выпрямляясь, и вдруг сообщал, понизив голос: — Теперь понятно, почему он на свадьбе наотрез отказался остаться с невестой за занавесью для новобрачных, а простыня оказалась без единого пятнышка! Хо-хо-хо! А вернувшись с работы, не обращая внимания на жену, сразу заваливался на постель и засыпал…

В один из дней Шолгом-махсум, напившись в доме домуллы, пришел в Муйи-Муборак и отыскал балахану Умида, чтобы, вызвав хозяина, осрамить его во всеуслышанье. Однако на зов никто не откликнулся. Тогда Шолгом-махсум поднялся по лестнице, ухитрившись не свернуть себе шею, и обнаружил на двери замок.

Вконец раздосадованный, зашел Шолгом-махсум в местную чайхану и выступил там в своем репертуаре, облил Умида грязью. Должно быть, увлекшись, он и сам верил в то, что говорил.

И вдруг — даже удивиться не успел — кто-то крепко схватил его за шиворот, проволок к двери и с силой вышвырнул на улицу. Шолгом-махсум распластался в луже, которую напрудил осел какого-то прибывшего на базар дехканина. Мгновенно протрезвев, Шолгом восславил аллаха за то, что легко отделался, и дал тягу.

После этого случая Шолгом-махсум перестал появляться в кварталах Муйи-Муборак, Сакичмон, Кесак-Курган, Пичокчилик.

Оказывается, пройдоху Шолгома проучил старый приятель отца Умида. Сам Умид услышал эту историю от чайханщика.

Чайханщик умолк на минуту, вытирая слезы, выступившие на глазах от смеха, и продолжал:

— Укаджан, вы не огорчайтесь и не сетуйте на людей. Вот они, пять пальцев на руке, — и то не одинаковые. Собака лает, а караван идет своей дорогой. Вот и вы занимайтесь своим делом. Это мы, люди пожилые, старые, остались неграмотными и, кроме как заваривать чай и печь лепешки, ничего больше не умеем. Ваш покойный отец, я хорошо его знал, был добрым мусульманином, он мечтал, что вы окончите хотя бы начальную школу. А вы — скоро ученым станете. И наплюйте на клеветников, вот вам мой совет. Им верят одни дураки. А умные люди посылают на головы сплетников проклятья.

Умид жил до сего времени спокойно и не предполагал, что у него может объявиться столько врагов. Как ни хотелось ему встретиться с ними лицом к лицу, он понимал, что одному их не одолеть. И, вняв советам умудренных опытом людей, повидавших на веку много добра и немало горестей, он затыкал себе уши и не слышал того, что можно было не слушать; закрывал глаза и не смотрел на вещи, которых лучше не видеть; придерживал свой язык, если лучше было промолчать.

Из института никто его увольнять не собирался, как того требовал профессор Абиди. А поскольку в данное время как раз не было свободных профессоров, Шукур Каримович сам согласился быть его научным руководителем.

Умид теперь чувствовал себя гораздо свободнее. Ему стало легче находить ответы на множество возникающих у него вопросов. Шукур Каримович, в отличие от Абиди, прививавшего ученикам недоверие к другим ученым, рекомендовал ему обратиться то к одному специалисту, то к другому, называл имена людей, наиболее компетентных в той или иной области. И очень скоро Умид почувствовал, насколько весомее становился его научный багаж.