Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Нет, нет, — перебила его Жанна, резко поставив чашку на блюдце. — Не предупредив, явиться вдвоем — это признак дурного тона. К тому же у нее сегодня соберутся одни только любители шейка. А ты когда слышишь западную музыку, то затыкаешь уши, говоришь, что от нее у тебя болит голова.

— Тут Запад ни при чем. Я люблю Штрауса, Бетховена, Шопена, например. Но вашей «трясучки» понять действительно не в состоянии. Видать, не дорос до этого.

— Давай ждать, пока дорастешь. Никто не говорит, что твои Штраус, Бетховен, Шопен плохи. Но они давным-давно устарели. Я уже и не помню, когда в нашей компании мы вальс танцевали.

— И очень жаль! А наш национальный классический шашмаком? Тоже устарел?

— Конечно!

— Тогда почему же нашему танцевальному ансамблю «Бахор» так рукоплещет вся Европа? Ты же читаешь, наверно, западные газеты? К этому тебя обязывает профессия. «Бахор» сейчас дает концерты парижанам. Французы восторгаются нашими национальными танцами.

— Ты развел эту философию, чтобы меня не отпустить? — спросила Жанна, вспылив, и в упор взглянула на Умида.

Умид усмехнулся.

— Почему же, иди, — сказал он, вставая из-за стола. — Передай мои поздравления своей подружке.

Не взглянув на жену, он вышел из комнаты и направился в кабинет тестя, всегда в это время пустующий.

Умид мысленно сравнивал себя нынешнего с тем Умидом, каким он был несколько месяцев назад. Тогда ему и в голову не пришло бы отпустить жену одну даже в кино, не говоря уже о каких-то там вечеринках. А нынче ему как-то все равно, с кем она проводит свой досуг. Может, этого она и добивалась, разглагольствуя о новой морали? Умид усмехнулся, вспомнив ее слова: «Ты необработанный кусок мрамора. Я отсеку от него все лишнее и ненужное, отшлифую и создам из этой неотесанной глыбы прекрасный монумент!» Эти слова жены вызвали у него лишь смех. Поцеловав ее в щеку, он сказал: «А не может ли статься, что глина, из которой я слеплен, не годится для ваяния?»

Прозорливая теща всякий раз напоминала: «Вы, сынок, не чуждайтесь нас. Чувствуйте себя как в своем доме». И эта ее ласковость всякий раз напоминала ему, что он здесь чужой, живет не в своем доме. Ему казалось, потому она так обходительна, что хочет лишний раз напомнить, кто он и кто они. Может, это вовсе не так. Но мысль об этом угнетала Умида все больше и больше. Родители Жанны, наверно, тоже заметили, что зять чувствует себя в их роскошном доме, как человек, надевший грубую шерстяную рубашку на голое тело. Он сделался замкнутым, малоразговорчивым.

Салимхан Абиди по-своему расценил перемену в ученике. Его стало раздражать, что Умид ходит с недовольным, хмурым видом. Недаром в старину говорили: «Посади раба за стол, он попросит твою дочь; выдай за него дочь, он захочет сжить тебя со света».

Умид не мог сказать, что с ним плохо обращаются. Наоборот — на каждом шагу он ощущал заботу. Тем не менее на него временами находило чувство, которое, должно быть, испытывает ястреб-тетеревятник, с кожаным мешком на голове сидящий на плече «заботливого» охотника. Птица гордо обозревает нутро своего мешка и думает, что это пределы мира, — пока охотник не сорвет с ее головы мешок и не подбросит ее к небу.

А кто сорвет мешок с головы Умида?..

Умид, подперев руками подбородок, просидел за столом домуллы, пока большущие кабинетные часы не отбили половину одиннадцатого. Теперь только вспомнил, ради чего, собственно, пришел сюда. Быстро встал, подошел к стеллажам с книгами. Отодвинув в сторону белых слоников, достал нужные пособия. Здесь же, подле книг, на маленьких бархатных подушечках тускло поблескивали медали, которых некогда удостаивались выведенные домуллой виды хлопчатника. Умид невольно поднял взгляд кверху и несколько мгновений разглядывал богатую коллекцию, собранную тестем: больше десятка кустов, усыпанных белоснежными хлопьями, расставлены в ряд на верхнем стеллаже. Казалось бы, хлопчатник как хлопчатник. Но как разительно отличается каждый сорт для наметанного глаза специалиста.

Умид открыл сервант, налил в бокал лимонаду. Множась в зеркальных стенках серванта, искрились хрусталь, серебряные кувшинчики с длинными изогнутыми носами и кубки. Эта дорогая посуда стояла для красоты. Умид еще ни разу не видел, чтобы ею пользовались. Даже по праздникам.

Утолив жажду, Умид сел к столу работать.

В свой кабинет Абиди приглашал гостей очень редко. Только самых почетных. Да и сам домулла в кои веки зайдет, чтобы взять что-нибудь. Он облюбовал себе маленькую уютную комнатенку рядом с ашханой. Там был сандал, и домулла любил в нем греть ноги, обложившись со всех сторон одеялами. Особое удовольствие ему доставляло пить у сандала горячий крепкий чай с монпансье и просматривать газеты и журналы. Весь выходной день он мог просидеть на этом месте, не вставая. Часто даже засыпал здесь.