Сергей Панасян - Рос орешник...

У нас окна спят. Поднимаюсь на последний, пятый, этаж. На кухне записка: «Дима! Толик! Поесть в холодильнике, не ленитесь — разогрейте. Целую. Нина». Включаю электрочайник, снимаю туфли и в носках крадусь в спальню. Нина спит, словно ребенок, сложив губы буквой О. На столике свежие газеты, раскрытый «толстый» журнал. Очередной роман Жоржа Сименона. Как ни странно, Нина прочла всего пять страниц. Она ждала журнал, детективы — наша слабость, но и она вечером о чем-то тревожно думала. Чувствовала?

В зале на диване спит Анатолий, брюки небрежно брошены на стул. Я машинально складываю их, вешаю на, спинку. Толик поворачивается, приподнимается на локте:

— Не сплю, я только перед тобой пришел…

Он встает, и мы выходим на кухню. Мои тапочки на нем. Чайник посвистывает.

— Налить чашку?

— Не хочу. Нравятся плавки? Днем купил. Полчаса в магазине стоял, наблюдал в сторонке, набрался храбрости, подошел решительно и взял, и, ты знаешь, никто и внимания не обратил, а в душе неудобно было… Японские, нейлоновые, в мешочке целлофановом с кнопочкой. Нравятся?

— Носить можно.

— Ты бы надел?

— Больно яркие.

— Скажешь тоже, на пляже все в таких ходят. Ты хоть был на пляже?

— В этом году не пришлось… Ты-то как отдыхаешь?

— На свидание вот сбегал, а ей, оказывается, нравится, когда я только в форме… Значит, ребята правы, что девчата только из-за звездочек…

— По одной нельзя судить о всех.

— Знаю. Но все ж обидно… Я днем еще надеялся, что она — моя царевна-лягушка… Телеграмму видел? Принести?

Он идет в комнату, слышно, что в темноте споткнулся о стул. Лишь бы Нина не проснулась. Толик возвращается, приносит телеграмму и листок. Грибов приезжает — вот кто поможет, если в семнадцатый соглашусь. На листке — список гостей, кому нужно с утра позвонить или предупредить, чтобы вечером пришли к дам. Девятнадцать человек. Первыми стоят Любовь Григорьевна и ее муж. Я достаю из внутреннего кармана шариковую ручку: «20. Геладзе (150 г водки)».

— Нина такого не вспоминала. Кто это?

— Один талантливый инженер с элементами фантастики в голове. Чего улыбаешься?

— Вспомнил, как ты ракету делал, лет шесть или семь назад… Помнишь? Я хвастливо собрал пацанов с улицы на запуск. А ракета метра на полтора поднялась и на землю упала. Все врассыпную, а голубушка, как змея, по траве за нами. Тоже элементы фантастики проявились…

— Ты ее сам делал, не сочиняй!

— А кто помогал, ты — старший! Видел бы, какая теперь у меня ракета. Чудо. «Земля — земля». Смотришь на нее, и жить не страшно, и любить хочется, и цветы дарить, и письма получать, только, черт побери, не встретил я Несмеяну.

— Не расстраивайся, у тебя все впереди, товарищ лейтенант. И звезды-красавицы, и звездочки на погонах. Пошли-ка лучше баиньки.

— Спать-то совсем расхотелось. Я музыку послушаю? Ладно? Ночью хорошее прохождение на средних волнах…

— Душевные раны мелодиями зализывать? Только не усни у включенного приемника, как в прошлый раз.

— Не волнуйся.

— Я не волнуюсь, я уже решил все мировые проблемы.

Плотно закрываю за собой дверь в спальню, но музыку в тишине тихо, но слышно. Лишь бы не проснулась жена, пусть отдыхает спокойно. За окном на темном платке неба ночь густо рассыпалась звездами. Завтра… Завтра предстоит трудный разговор. Поймет ли Нина меня?

13 сентября. Суббота.

Она лежала на мокром асфальте, запрокинув юный подбородок, кусая свои удивленные, детские губы и изо всех сил зажимая ладонями правый бок. Но кровь сочилась и сочилась, тихонько и горячо, и она чувствовала ее, но боялась смотреть. Крови она всегда боялась. Острая боль жгла невыносимо. Девочка не смела кричать. Вечер. Густые сумерки. Силы уходили куда-то в землю. Но ей казалось, главное — встать. Если бы встать, то сразу станет легче и можно идти… Не валяться же здесь, среди улицы, всю ночь. Стыд-то какой! Девочка правой рукой одернула платьице в горошек и поджала ноги. Озноб. И ни души на улице. Только где-то вдали слышались женские голоса. И боль, боль малиновая, тягучая.

«О-о-ох! Мамочка, мама…» Она жалобно заплакала, тоненько и негромко. Ей мельком подумалось, что вот от мамы-то уж ей попадет — точно! И опять тут же вспомнились короткие, страшные удары ножом в живот. Она сперва даже не поняла, что у него нож в руке. Она вообще ничего не успела понять тогда и поэтому даже не защищалась, а смотрела на него во все глаза, медленно оседая на асфальтовую дорожку. Но он нагнулся и ударил ее еще два раза, уже сидящую. Она только вскрикнула: «Больно!» И все.