Сергей Панасян - Рос орешник...

Когда он отошел от нее, девочка еще подумала: «Ладно, хоть не убил…» Но она боялась отвести от него глаза и, сраженная неожиданной болью, четко видела, как он закружился на месте, потом стал рыться в карманах, достал что-то белое, опять взглянул на нее:

— То-то! Теперь будешь знать!

Ножик он все еще держал, вытянув перед собой, осторожно, боясь запачкать пиджак. Он, видимо, хотел чем-то вытереть лезвие, то ли носовым платком, то ли еще чем, но ей это было неважно, она смотрела ему только в лицо, серое, туманное и необъяснимо страшное. Ей казалось, что он беззубый. Он снова пытался что-то найти в своих карманах, но потом, видимо, раздумал:

— Поняла? Теперь будешь знать! Фифа! Мы тоже гордые… То-то! Поняла?

Она не очень вникала в смысл его слов, ей хотелось кричать, боль ее переполняла, но она не унизилась перед ним до крика, а лишь, крепче зажав раны и окаменев, смотрела, смотрела на него… И он не выдержал. Вдруг заторопился, суетливо сунулся вправо, а потом, резко повернувшись к ней спиной, почти побежал вдоль улицы.

А она уже не могла встать. Она сперва сидела, опираясь рукой о землю, но потом все поплыло перед глазами и, зажимая бок, она легла, потрясенная болью и всем тем, что было до нее. Сколько прошло времени, она не понимала. Женские голоса в черном вечере то приближались, то гасли. Теперь, оставшись одна, девочка плакала тоненько и жалобно. Вдруг из окна дома напротив послышался голос:

— Оля, это ты?

Она встрепенулась и ответила четко куда-то в темноту:

— Я не Оля, я — Ирина…

Потом она опять лежала молча какое-то время. По дороге кто-то шел разговаривая. Теперь мужчин она боялась и голоса не подавала. Но тут ясно услышала, что идут вроде бы женщины. Пока она собиралась крикнуть, они уже прошли мимо, но все-таки девочка слабо крикнула, не узнав своего глухого, чужого голоса:

— Помогите!

Они услышали и вернулись. Это были две девушки:

— Кто это тут?

— Я…

— Ой, да что с ней? Зоя, смотри…

— А чего смотреть? Избили девчонку. Это надо же так…

Они подошли совсем близко. Одна наклонилась. Девочка слабо попросила:

— Помогите мне встать. Мне надо туда… — и она показала в конец квартала. — Доведите меня, пожалуйста…

Девушки попробовали приподнять ее, но она сильно застонала, запрокидывая голову:

— О-о-ой… Нет, нет! — и они, оробев, опустили ее.

Тут подошли еще какие-то женщины. Начали что-то говорить, послышался и мужской голос. Он строго спрашивал:

— Как тебя звать?

— Ирина… — она отвечала еле слышно, но все понимала.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

Он опустился на корточки и двумя пальцами приподнял полу ее голубого пальтишка. Девушка, стоявшая рядом, вскрикнула:

— Ах, да ее порезали! Вон даже кишки видно…

— «Скорую» надо! Вызывайте быстрее.

А мужчина снова спрашивал:

— Тебя кто?

— Не знаю…

— Может, у тебя есть враги?

— Что вы!..

И девочка закрыла глаза. Ей было больно говорить. Но она слышала, как загудела машина, как ее клали на носилки и везли. Врач в белом халате еще в машине внимательно осмотрел раны. Он и женщина рядом опять задавали вопросы, но она отвечала одно:

— Потом, потом…

Ей хотелось быстрее, быстрее доехать до этой больницы, чтобы прекратилась страшная боль. Болело все тело. Руки-ноги покалывало как иголками. А живот жгло и не давало дышать. Но она была в сознании. Она была в сознании, когда санитарки снимали с нее окровавленную одежду. Девочка попросила:

— Пожалуйста, пусть мне все сделают под наркозом… И… маме… маме ничего не говорите, пожалуйста…

Санитарки, привыкшие ко всему в травматологической больнице, только переглядывались. И когда ее повезли на каталке, длинной и дребезжавшей, и черные волосы ее рассыпались по белой простыне, одна вздохнула вслед:

— Молоденькая какая… Господи, исковеркали-то ее как!

И опять девочку в коридоре окружили сестры:

— За что тебя так?

Она снова всхлипнула и уже в который раз проговорила с отчаяньем:

— Не знаю… Ни за что…

— Расскажи, как все получилось? Кто тебя ударил? Сколько их было?

— Потом, потом…

Врач быстро вновь осмотрел и велел готовить к операции. Через несколько минут каталку повезли в операционную, и сестры в последний раз увидели ее черные рассыпанные волосы, и все… Жить ей оставалось полчаса. И из этих дверей ее вывезут уже с остановившимся взглядом, и руки ее будут беззащитно лежать вдоль юного и искромсанного тела, и белая простыня уже накроет ее наглухо, все еще удивленную своей неожиданной, внезапной смертью… И долго еще сестры будут вспоминать ее последние слова: