Виктор Ревунов - Не одна во поле дороженька

Места плацкартные, в новом вагоне.

Ермаков сел к окну. Как давно не выезжал он из города!.. И вот поезд тронулся, качнулась платформа и накренилась, Закружилась. Ермаков испуганно схватился за поручни.

«Совсем больной», — подумала Ариша.

Голова закружилась у Ермакова.

— Прошло, прошло… — сказал он, вдыхая свежесть рванувшего в окно ветра.

За окном вагона протуманился среди луга пруд с ивами.

Ермакову почудилось вдруг, что он никогда больше не увидит этот пруд, что все, что он видит, — видит в последний раз, что никогда он уже не вернется: он ехал к концу своей жизни, так почудилось ему… Он хотел выйти и вернуться назад, только не туда… не туда…

«Не поедем, вернемся», — хотел он сказать Арише, но пожалел ее: она повеселела, была рада, что они ехали, и он улыбнулся.

— Скоро приедем.

— Да, — ответила она, еще больше радуясь его улыбке… Он устал. Вот приедут, он отдохнет, отоспится, отдышится луговым воздухом.

На станции, километрах в ста двадцати от Москвы, Ермаков вышел на платформу, сырую от недавнего дождя.

За оградой — акации, тополя и полынь, и там кто-то спал — мужчина с задравшейся на спине рубашкой, уткнувшись головой под лопухи. И Ермаков подумал, что сон, и земля, и лопухи исцеляют этого человека от усталости, и Ермакову захотелось выспаться вот так, на земле.

Лубенцов встретил Ермакова и Аришу на станции.

— Федя, друг!

— Лубенцов!

Они заспешили друг к другу, вглядываясь в глаза. Неужели вот эти глаза, перед которыми медленно, год за годом, прошла вся война, жизнь с ее трагедиями, так просты, застенчивы, что и не верилось, что это все те же глаза, вдруг улыбнулись так молодо.

Ермаков порывисто обнял Лубенцова и расцеловал.

— С Аришей приехал, — сказал он доверительно.

Ариша рядом стояла. Глядела на отца и Лубенцова со светлой завистью. Как много надо пережить и вынести, чтоб вот так обняться.

— Здравствуй, Аришенька!

Нежна и тепла рука ее.

И вот уже идут по дороге трое.

Дорога тепла, зноится воздух над ней, пропахший цветущей гречихой.

Ермаков отстал: сам захотел полежать во ржи. Лег на сухую землю. Колосья над ним и синее небо.

С воскресающей в сердце радостью глядел и глядел в небо, перед которым качались — сплетались и расплетались — колосья.

Лубенцов и Ариша сидели неподалеку под раскустившейся березой. Ждали Ермакова.

И вдруг от Ариши пахнуло таким горьким теплом, как от родной полыни. И представилось Лубенцову, будто давно знал он Аришу.

1966 г.