Николай Егоров - Залежь

— Пор-рядок! Золото, не директор у нас! — нарочито громко хвалил Вася, чтобы обратить директорское внимание на себя, но старался он напрасно.

— Итак, прошу наполнять кружки. Все готовы?

— Покрепче бы чего-нибудь, Анатолий Карпович, по такому случаю, — не утерпел, распробовал кто-то, что в бутылках не вино, не пиво — обыкновенная газвода.

— О крепком и думать забудьте во время полевых работ. И пусть это будет нашей первой традицией. Вторая наша традиция — ложки. Да-да, ложки. Кто как работает, тот так и ест. Большие ложки сегодня вручаются трактористу Ивану Филимоновичу Краеву и прицепщице его Алене Ивановне…

Застолье дружно зааплодировало, повариха, но уже в фартуке официантки, пронесла на деревянном блюде, на том самом, с каким их хлебом-солью встречал Иван, две разливные ложки хохломского производства с надписью на черенках: «Каждому по труду» — и с поклоном положила перед трактористом и перед единственной женщиной во всем отряде, перед Аленой Ивановной этой.

— А нам с тобой, Федор Иванович, если по работе нашей судить, похоже, никаких не дадут, — заерзал Вася.

— Дадут, дадут!

И под общий хохот поползли по столу к Васе с Федей дырчатые ложки, которыми снимают накипь.

В обед Федор ничего не сказал ни поварихе, ни Белопашинцеву, ни Тятину. Вернулись они мирно на полосу, очистили и прицепили плуг. Вася не спеша осмотрел ходовую часть, забрался в кабину, а прицепщик все сидел на меже и думал. Вася спрыгнул и сел рядом.

— Чем-то ты… выбитый из колеи нормальной жизни. Не угадал?

— Угадал. Отстань.

— Отстань. А может, я совет дам, толковый.

— Ты?

— Я.

Вася махал руками и стучал себя то кулаком в грудь, то пальцем по лбу, а Федор смотрел на них и сравнивал то с большими руками Ивана Краева, то с маленькими его прицепщицы. Разного происхождения руки. У Ивана они если уж взяли что, так взяли всей пятерней. Хоть ложку, хоть сошку не выронят. А у этой Алены… Ест, и мизинчики, как рожки у молодой козочки, в стороны торчат. Да какая уж она молодая, его, Федькиных, лет приблизительно.

— Как ты думаешь, Вася, пойдет она за меня замуж?

— Х-х-кто? — чуть не подавился дымом Вася.

— Да есть тут на прицеле… на прицепе одна интеллигентная…

— Это которая поварешкой хлебала? С Краевым которая пашет? Женщина которая.

— Нет, мужчина.

— В… индивидуальный коттедж намылился? Не мылься, не пойдет она за тебя, за летуна. Она тетка серьезная. Это — раз. И не комплект вы. Это — два. А три — у тебя ж даже чемоданишка задрипанного нет.

Чамин хмыкнул носом, расстегнул ватник.

— Есть, — выкопал из тесного кармана сберкнижку. — Вот мои чемоданы, тахты, диваны.

— А ну, покажь.

Чамин отвернул нижнюю корочку и, не выпуская книжку из рук, поднес ее к Васиным глазам.

— О-о-о, у-у-у. С тобой можно дружить. Так ты что, серьезно лоб разлысил на эту Алену…

— Серьезно.

Держал Чамин в задумке и тешился надеждой, что распишутся они с Аленой и переселятся в отдельный дом. Нажился он в общежитиях. И домики строились уже для первых целинных молодоженов, которых официально не было еще, но они обязательно будут, потому как разбредались из палаток по вечерам на север, запад, юг, восток, чтобы не мешать друг другу, влюбленные парочки.

Тракторист с прицепщиком вели тихую беседу о жизни, о любви, о семейном уюте и достатке, а трактор с плугом стояли и слушали их.

— Скачи, зайка серый, я прыгучих ой как люблю! — крикнула Шурка вдогон прикомандированной машине с зерном. С ее зерном.

Крикнула безо всякого подтекста в словах и ноток в голосе. Без намеков крикнула баба. И не шоферу даже — машине с полным кузовом пшеницы, а шофер все уловил: и интонацию, и заднюю мысль.

— Э-эта моя будет, — сказал себе Титаев и такую деятельность развил — со стороны тошно.

— Александра! Ты не любовь крутишь с ним? — спросил напрямик Ромашкин.

— А вам что за печаль, товарищ бригадир? Я, может, свою цель преследую.

— Ну, и кому ты назло сделаешь? Кому досадишь?

Сколько пакостей и глупостей совершено на земле и могил выкопано, сколько крови попорчено и жизней покалечено из-за этого «назло», сказанного по молодости, по глупости, с обиды, вгорячах. Сказанного и сделанного. У Шурки зла ни на кого не было, досадить она никому не хотела, она задумала доказать, что женщина-комбайнер ничуть не хуже комбайнера-мужчины. А коли уж задумала что Шурка — хоть камни с неба вались, сделает.

— Ладно, Сенечка, я тебе это на факте докажу. Мужу — ладно и ухажеру — ладно.