Николай Егоров: Залежь

Люди едут — поезда идут, а не наоборот. Но и это не самое главное. Главное — чтобы человеку было куда ехать.

Федора Чамина еще вчера любезно доставил сюда, на вокзал прямо, знакомый шофер лесовоза, а Чамин до сих пор ломает голову, в какую сторону лучше податься.

— Сторон — четыре, — правильно сказали ему в отделе кадров леспромхоза, — поездов и дорог много, да пути может не быть.

Как в воду смотрели. Вот тебе и вольному воля, ходящему путь. Дорыскался за длинным рублем — родную мать потерял. С конца войны ни слуху ни духу от нее. Подыскала, поди, какого-нибудь вдового фронтовика и живет себе поживает.

Всякое перебрал, передумал Федька, ворочаясь на скрипучей вокзальной скамье, а того в толк не возьмет, что не ахти сколько вдовых фронтовиков и вернулось домой. И потом: Фекле в сорок пятом шестой десяток шел уж, если шел. Шестой десяток! Хороша невеста. Да Фекла смолоду не могла замуж выйти, никто не брал по причине комплекции и натуры. Парни не то что ущипнуть или прижать в темном углу — соломинкой за ухом пощекотать боялись. Не девка — кузница, полная огня, дыму и железа. А Феденьку, сыночка, родила. Нашелся кузнец. Родила — и вовсе раздобрела. Но дети растут чаще без отцов, чем без матерей, и, может быть, потому нет для них женщины лучше и красивее мамки.

Где она, мамка эта? Запрашивал сельский Совет, сельсовет ответил, таковая здесь больше не проживает, выбыла в неизвестном направлении. От одного берега оттолкнулась и к другому не пристала. Так тоже могло получиться. Жизнь — река быстрая и порожистая.

«И куда мне, крестьянскому сыну, податься теперь?» — в который уж раз спрашивал себя Федька.

Верно, Федька — крестьянский сын, и дед его был природный пахарь, но вот отец кто? Кто — Фекла скрывала от ребенка и от деревни, но что смельчак — мужичок местный — это точно: через Кладбинку тогда и мухи чужие не летали.

Родила Фекла весной, когда уже вытаяли и просохли завалины, и началась самая что ни на есть распутица: ни на санях, ни на телеге. В больницу тащиться за круглые версты нечего было и думать, кладбинским роженицам во все времена и в любую погоду больницу повитухи заменяли, но Фекла даже и бабку-повитуху не позвала. Натопила избенку потеплее, нагрела чугун талой воды, закрылась на крючок, чтобы не вошел кто, и солнышко еще за полдень не перевалило, пошлепала по грязи с куском холстины в тот край улицы к деревенскому шорнику деду Ипату заказывать зыбку.

Шорник полдничал сидел, не сняв ни сапог, ни фартука, с исполосованными дратвой пегими руками, с конопляной царгой и мелкой стружкой в бороде, потому как работушки-матушки у него было по маковку — весна. От земли, как от дородной девахи после хорошей бани, валил пар, — мужички, что муравьи, ожили и зашевелились: несли и волокли, кто гуж, кто тяж, и каждый Христом-богом просил «изладить поскоряя», а уж за ним, за пахарем, не пропадет. И дед Ипат, прозванный Хомутом, пластался с темна до темна, гнул дуги, вил вожжи, латал сбрую, мял кожу. Не до порядка и разносолов. На голом столе — хлеб, луковка, соль, молоко и картовница.

Фекла кормилась поденщиной, ни скотинки, ни животинки сроду не держала, снастей никаких, кроме больших рук, не имела, и дед Ипат степенно выжидал, пока она сама не скажет, зачем пожаловала к нему со своей дерюжкой, но дождавшись, не поверил, почел за шутку и шуткой же и ответил:

— Я бы тебе, деваха, не только люльку — и ляльку бы ишшо сообразил бы, да вишь каких два препятствия у меня, — показал он ложкой сперва на ворох рвани под порогом, потом на бабку Хомутиху.

Не поверила и Хомутиха:

— Не собирай-ка ты, не собирай всякую ахинею. Зыбка ей понадобилась. С какого ветру?

С какого ветру — Фекла не сказала, да деревня-то теперь ведала бы уж с какого. А вот и не ведала. Выносила девка за зиму дите под полушубком, и не заподозрил никто. И только когда Фекла, сделавшись белее стены, опустилась на сундучишко и застонала, поняли старики: не до шуток ей.

Вылизал дед Ипат щербатую ложку изнутри, обиходил снаружи, положил черепашкой и затаился, глаз не сводя с нее, будто ложка его уползти могла.

— Ладно, мать, не стони. Будет вам к вечеру зыбка. И зря ноги не дергай по грязи. Изла́жу — принесу. Либо сам, либо старуху турну. Кого хоть произвела-то на свет божий?

— Сына. Федю.