Николай Егоров: Залежь

Федькам этого не понять сразу.

Федька вошел следом за Васей в его контору и едва не споткнулся о книги. Не книги — целые энциклопедии. Новые, толстые, в блестящих черных и зеленых корках с оттиснутыми на них плугами, комбайнами, тракторами. Книги, видимо, стояли рядком, да на крутом повороте вагон качнуло, и они легли к Федькиным ногам, как свежие пласты первой борозды. И ни перешагнуть через эти пласты, ни обойти их.

Из одного такого пласта, — книга на коленях, блокнот на столике, — старательно выписывал что-то белобрысый парень в очках, которого и принял Чамин за студента сельхозинститута, подрабатывающего в каникулы на вербовке.

— За ликсельхозбез принялись, Анатолий Карпович? — по-куриному одним глазом заглянул Вася в блокнот.

Студент округлил на Васю очки и долго моргал сквозь них, но разгадать Васин ребус не смог и нехотя сдался:

— Не понял, объясни, пожалуйста.

— Лик — ликвидация, без — безграмотности, сельхоз — сельхоз, — расшифровал Тятин и подмигнул.

— А-а. Ага. У тебя какое, говоришь, дело ко мне?

Вася повернулся к Федору и замахал длинными руками:

— Да вот… Товарищ просится на целину. И я ходатайству…юю.

Анатолий Карпович блокнот — в книгу, авторучку — в блокнот, чтобы снова не перелистывать, не искать после, положил все это рядом с собой, поднял стеклышки на Васю, перевел на Федьку, снова на Васю.

— Что ж, раз ходатайствуешь — оформим. Давайте ваши документы. Паспорт, трудовую книжку.

Паспорт Федор подал быстро, трудовую книжку медленно доставал, потому как в ней на исходе был уже третий вкладыш, и вполне можно предположить, что ему на это скажут. Скажут: «Все ясно. Таких целинников нам не нужно».

— Что ж, нам все ясно, — полистав, вернул Анатолий Чамину его документы. — Я полагаю, вы не совсем в курсе событий: кто мы и куда едем.

— А для меня сейчас ваш эшелон самый попутный.

— Это не вы за поездом бежали?

— Допустим я. И что?

— Ничего. Натренированы.

Анатолий встал, перегнулся через столик к полке напротив, отыскал папку с этикеткой «Личный состав», тут же, стоя, добавил в список Федькину фамилию, в аккурат почти по алфавиту она пришлась.

— Все, товарищ Чамин. Можете идти, располагаться, как дома.

— А-а… А некоторые гражданские лица, не будем пальцем показывать, говорили про подъемные что-то.

— Вам не положено. Из общественной кассы могу одолжить, если нуждаетесь.

Деньги у Федьки есть. Пусть и на хапок заработанные, да на них это не написано. Деньги и деньги, и никто еще от такого добра не отказывался и лишним оно никогда не было. Не даст ладно, и даст — хорошо. Вот сейчас и увидим.

Анатолий Карпович достал из сейфа пачку новеньких троек, бумажную крестовину сорвал, не считая, отделил половину.

— Берите, не стесняйтесь. Обживетесь — вернете. Вася, подыщи, пожалуйста, Федору Ивановичу местечко потише, поспокойнее. Будь добр.

— А расписку, — затоптался Федор перед столиком, — не надо разве писать.

— Нет, нет! Зачем она мне, ваша расписка. У нас другая вера.

— Благодарю, товарищ начальник.

— Слышь, что это за Нобель! — кивнул Чамин на дверь, едва они с Васей вытолкались из тесной каморки.

— Директор совхоза, Нобель. Белопашинцев.

— Директор совхоза? А ты не это… не врешь? Сколько же ему лет?

— Не знаю. Мне двадцать три, так он вроде еще на год моложе меня.

Вася полетел вдоль вагона искать незанятую плацкарту, а Федор стоял и смотрел то на пачку денег, то на дверь с табличкой «Проводник», которая вот-вот откроется, и беловолосый парень в очках позовет его обратно, но дверь не открывалась и никто не кричал «вернись-ка!». Похоже, директор этот не обжигался еще на молоке, швыряет валюту первому попавшему.

«А интересно, сколько ж он не пожалел мне?» Чамин притулился к стенке, развернул трешки веером и, загибая хрустящие уголки, заперебирал пальцами.

— Федор! Сюда! Нашел! — шумел Вася в проходе. — Вот эта вот будет твоя!

Подержался за торец полки и сгинул.

В купе тихо и уютно. Как по заказу. Колбасой пахнет от свертка на столике. У столика какой-то чернявый с голым затылком. Подпер заиндевелую голову жилистым кулаком и поглядывает в окошечко. А так никого больше.

— Ты что, друг, тоже летун, вроде меня? — хлопнул его по-свойски Федька и плюхнулся напротив.

Чернявый нехотя повернул от окна загорелое бородатое лицо и пожал плечами:

— Почему летун?! Я в авиации никогда не служил.

И по бороде этой, по галстуку и по часам на руке понял Федька, что он ошибся.