Николай Егоров - Залежь

— На целину, дядя!

— Это понятно. А точней?

— Поехали, узнаешь.

— Правильно, Вася! Ну-ка, сагитируй его.

— Н-не, ребята, — рассмеялся Федька. — Я на агитацию не поддаюсь. Я такое кино видел уже, — и показал на «Мы из Кронштадта!!!»

— А то, может, поплывем?

— Х-хэ, водоплавающий. Вон с теми моря́чками я поплыл бы, — подмигнул Чамин девчатам в окне, девчата перешепнулись и прыснули. — Вы чего?

— Мы — ничего, а ты полундру не закричишь?

— Да уж как-нибудь стерплю.

— Тогда — садись. Слабо?

— Кому? Мне?

— Смелей, дядя! Прогула не будет, по почте уволишься.

— Это нам не впервой.

— Тем более, значит. Или жену молодую не хочешь бросить одну?

— Да она, похоже, его самого бросила, такого труса…

Не успел Федька ответить.

Колокол дал отправление, паровоз выдохнул «слыш-шу», лязгнула сцепка, закрутились колеса; а щербатый Вася упрямо висел на подножке и тянул руку:

— Держи! С нами не пропадешь! Ну… Одумайся, пожалеешь!

Поезд уходил, думать было некогда, да, казалось, и не о чем. Федька за эти последние сутки всякое передумал, но, видимо, и вправду нет ничего беспредельней, неистощимей и быстрее человеческой мысли, если способна она в один миг перетряхнуть заново все прошлое, оценить настоящее и представить будущее.

Прошлое Федькино — мать, Кладбинка, большие заработки. Настоящее — пока только этот поезд. И он же — будущее.

И Федька побежал за ним, за этим будущим. Как мальчишка побежал. Слетела сорванная встречным ветром кепка — черт с ней, бежит. Закололо в боку, дышать нечем — бежит. Такая уж натура. Он мог только упасть и сдохнуть, но не остановиться. И, может, упал или остановился бы, если бы не людские руки совсем близко. Много рук. И длиннее всех — Васина. Вот она. Ну, вот она. Ну, дотянуться бы только…

И дотянулся ведь!

— Взяли, взяли, взяли его!

— Раз, два — р-разом!

И в тамбур. Как воробей впорхнул.

Федор стоял, пошатываясь и тяжело дыша, а его уж похлопывали по спине — «Ничего ты бегаешь, дядя», пощелкивали портсигарами — «угощайся» — и снова сгрудились в дверях. И только Вася вертелся около, поджидая.

— Федей зовут? — покосился он на руку нового знакомого. — А меня Васей. Фамилия — Тятин. Н-ну, пошли определяться.

— В какое место?

— В штат, в какое.

— Х-хе, шустрый-быстрый.

— А чего мешкать? По-моему, если сел — то сел. Пойдем! Подъемные получишь и так далее.

Шел Чамин по узкому и шаткому вагонному коридору следом за каким-то Васей Тятиным и силился понять, почему он очутился здесь, что это за течение такое — целина, которое даже его подхватило и понесло.

Кто-то вдогонку повесил Федору фуражку на затылок. Посмотрел — вполне приличная фуражка. Новая почти. И спасибо сказать не знает кому.

— Айн секунд, — неожиданно повернул Вася обратно. — Шахматишки заодно прихвачу, сдам. Постой тут.

Айн секунд Васин затянулся. Федька стоял тут и слушал незнакомую жизнь. За купейной перегородкой говорили. Говорили о нем.

— Видела спортсмена, Алена Ивановна?

— Какого?

— Да спринтера этого.

— Видела. А что?

— Ровня твоя. Похоже, уговорил его Тятин.

— Да Тятин кого хочешь с ума сведет.

И по короткому смешку определил Чамин, что Васька этот балагур, каких свет не рожал, что заманил он его, как последнюю дуру на сеновал, и похохатывает теперь над ним где-нибудь: соблазнил.

— Федор! Ты здесь еще? Не сошел? — едва не пролетел Вася мимо. — А я, понимаешь ли, партию в «козла» забил. Высадили. Мне бы хорошего напарника… Ты не играешь в козла?

— В козу играю. Ты куда это меня тащишь?

— Оформляться. В контору.

— Подумать надо, — снова остановился Федька.

— Думай, голова, картуз куплю. Нечего тут думать. Назад у нас даже раки не пятятся. Пошли, пошли. Контору нашу посмотришь.

У Васи свое представление о конторе, у Федора — свое. Контора есть контора, в леспромхозе она два барака занимала и здесь самое малое вагон где-нибудь в середине состава должна занимать. Но экскурсия закончилась около двери служебного помещения с табличкой «Проводник», в котором мог разместиться кондуктор да разве милиционер еще. Документы у Федьки в порядке, но приятного мало, когда тебя не за того принимают.

— Ка-а-ак шваркнул бы, — не прошептал даже, а только губами пошевелил Федька да кулак подержал на замахе.

— Можно? — Вася приоткрыл дверь, просунул голову. — Анатолий Карпович, можно? — махнул Федьке рукой: идем, дескать, можно.

В служебном купе ни проводников, ни кондукторов, ни проводниц. Во всем поезде не было их. Здесь у каждого пассажира была персональная проводница — комсомольская путевка и общий пункт назначения — крестик на карте где-нибудь в Кулундинской или Кустанайской степи. Едут!