Николай Егоров - Залежь

— Если я верно понял, то вы один в трех лицах.

— Верно понял, хозяин. И еще: в распорядки мои не вмешиваться. Вот такой казус. Согласны? А нет — степь широкая.

Кутыгин расправил картуз и занес его над головой. Скажи «нет» — наденет и до свиданья.

— И не согласен, да согласишься, — вздохнул директор. — Пользуетесь моментом?

— А кто не пользуется? Составляй бумагу. Умеешь или подучить?

Анатолий усмехнулся, взял лист. Белый, чистый.

— Марать жалко и не марать нельзя.

— Марай, казна стерпит. И волки сыты будут, и сено целое.

— А овцы?

— Овцы пусть сами смекают. Распишись.

Кутыгин свернул договор вчетверо, проутюжил ногтем сгибы, кинул квадратик в картуз, картуз нахлобучил до увечных ушей.

— Теперь мы зачнем упираться. Всеми четырьмя. Где нам расположиться? И… подхарчиться бы. Черкните записочку поварихе.

Грахов не возил с собой «сопровождающих его лиц». Некого было возить. Работы хватало всему райкому, и если уж отправлялся кто по закрепленному участку, то выезжал затемно и возвращался ночью. Шофер, по совести признаться, устал уже изо дня в день мотаться от палаток к палаткам, от стана к стану, от трактора к трактору. Но обстановка требовала, и Василий Васильевич терпеливо спрашивал:

— Теперь куда?

— В «Антей», дядя Вася. К Белопашинцеву. Кажется, наломал-таки дров юноша. Поедем укладывать помогать.

— В «Антей», значит? — переспросил дядя Вася и тяжело вздохнул.

— Конечно. У нас, по-моему, сразу такая договоренность была. Вспомни-ка.

— Это я помню, да… потерял, в какой стороне он остался.

— Потерял? А говорил, от Москвы до Берлина и обратно рейс сделал и ни разу с пути не сбился.

— От Москвы до Берлина не блудил, а здесь… закружился.

— Доездились, называется. Правь на солнце. Вон оно какое крутое. Нынче все крутое: и дела, и время, и люди, и повороты крутые.

Была степь совсем недавно прямой дорогой в любом направлении, стала пашней. Править на солнце не получалось, и «Победе» то и дело приходилось возвращаться тем же следом обратно, чтобы начать сызнова, и не куда хочется, а куда плуг показал. И когда она выбралась-таки из головоломки первых борозд, межей и граней, когда замаячило впереди какое-то жилье, Грахов сказал шоферу:

— Стоп! Кажется, и впрямь заблудились мы, Василий Васильевич.

— Почему, Михаил Павлович? Вон их палатки стоят.

— То не палатки, то юрты.

Грахов редко ошибался в направлениях, это был «Антей», но юрты и его сбили с толку.

Стояли юрты, вольно паслись кони, нюхали землю снятые с передков сухоребрые арбы, дремали между колес собаки, лазила по штабелям досок и оконных рам черноголовая крикливая ребятня, играя в войну. Все дети одинаковы.

Из-под колес потянулась в кабину пыль, Михаил Павлович поднял боковое стекло и оглянулся на кибитки.

— Видать, надолго они присоседились.

— Кто? Казахи? Похоже, насовсем. К вагончику править?

— Если в нем есть еще кто.

— Е-е-есть. Доска приказов висит. А где приказы, там и контора.

Где контора, верно определил дядя Вася. Но вместо приказов на доске висела афиша. На бланке «Боевого листка» фиолетовыми чернилами: «Ура! Сегодня — кино!!»

Какое кино, видимо, не знали. Да это и не важно. Важно, что оно будет. И экран уже висел на противоположной стенке вагончика. И когда начнется кино, было известно. «Начало: сразу же после заката солнца».

— Вот это время!

Грахов постучал казанками по афише, из вагончика послышалось:

— Войдите! Кто там несмелый такой?

— Я, Анатолий Карпович, я. Не ждал?

— Ждал, — признался Белопашинцев, краснея.

— Ага! Ждал, значит. Тогда войду. Здравствуйте, товарищи.

Шагнул через порожек, прикрыл двери за собой, сдвинул рукоятью трости шляпу со лба и всматривается в лица, привыкая к полусумраку тесного вагончика. Два оконца с улицы занавешены самодельным экраном, людей много, папиросным дымком попахивает. За столом с одного конца — директор, с другого — главный агроном, вдоль стола — Женя Тамарзин, Алена Ивановна, Краев, Храмцов и… казах. Смуглый, легкий и подвижный, как перекати-поле. И просторный халат пузырился на его груди, будто под ним все еще гулял ветер.

«Степняк, — подумал о нем Грахов. — Ух, и степняк. Хорош. Он и на скамье-то сидит, как на коне».

— У вас совещание какое-нибудь или просто так вечеруете? — сел рядом с Краевым.

— Да как вам сказать, Михаил Павлович? — прикусил нижнюю губу Анатолий, подыскивая соответствующее определение. — Заседание штаба.