Николай Егоров - Залежь

И еще Краев увидал за этот миг людей. Улыбающихся, жестикулирующих, сидящих на раме плуга, идущих по бокам его, несущих в пригоршнях землю, как что-то живое и ласковое. И черный четкий пунктир траншей под фундамент завтрашнего жилья увидел Краев на сегодняшней земле. И ему тоже невмоготу стало скорей подержать на ладонях эту землю. До того невмоготу, что в конце заезда он так резко давнул сразу на обе тормозные педали и сбросил газ, что мотор заглох.

— Но! Что скажешь, Лукьян Максимович? — кубарем скатился с трактора Иван.

— Богатая земля. Сантиметров тридцать пахотного слоя, — понял Храмцов, о чем спрашивал Краев, потому что отродясь они и говорили, и думали, и сны видели на одном языке — языке пахаря.

Иван обошел плуг, гребанул полные пригоршни земли, сжал в кулаках — аж меж пальцев она выступила, поднес комочки к лицу и понюхал. От земли пахло, как пахнет от молодухи. Пахло силой, теплом, здоровым телом, готовым хоть сегодня зачать первенца.

— Добра земелька, ребята! На такой можно биться, — стряхнул под ноги комочки с ладоней, присел над крошечными бугорками, захватил щепотку, растер в пальцах. — В самой поре по влаге. Пахать начинать надо.

— А вон директор бежит, скажи ему, — посоветовали Ивану.

— Подскажем и директору, потребуется если.

— Иван Филимонович! Я же просил предупредить, — подошел с обидой Белопашинцев. — Мы бы это торжественно оформили все. Со знаменем на тракторе. Алую ленту вот приготовили вам с Храмцовым, — вынул из карманов шелковые свертки Анатолий. — Как вы так поспешили? А?

— Лентами этими, Анатолий Карпович, мы первый сноп опояшем. То будет настоящее торжество. А пока надо вспахать, надо посеять, надо вырастить. Так что пускай ваши ленты с годик повременят.

Хуже нет легкой жизни. Одна забота: как день скоротать. А они длинными тогда кажутся. И себе не рад человек, потому что несет и крутит его, как последнюю щепку, в каждом захудалом и мутном водовороте, сколько тому вздумается, и не может, боится такой человек прибиться к берегу.

Кутыгина Даньку никто не ловил, никто не искал, а он бегал и прятался по Сибири, чувствуя вину за собой. Вина — кнут хлесткий. Вон как стеганула его Настя тем кнутом, сказав:

— Говорят, Кизеров здесь, специально приехал якобы…

— Начальник милиции?

Данька сглотнул нежеваный кусок, бросил ложку, бросил хлеб, двинул стол от себя — и к порогу. Вышиб избяную дверь, вышиб сеночную, в три погибели пересек двор, из-под сарая — в огород, упал в борозду и пополз под картофельной ботвой, выворачивая из гнезд розовые молодые клубни. Выполз к заднему пряслу, за пряслом — крапива выше кольев. Натянул пиджачишко на голову, руки — в рукава, мешком перевалился через жердь, выкатился из крапивы и запетлял короткими перебежками по назьмам от кучи к куче, падая за них на сухие конские катыши, на глянцевые шляпки чернильного гриба, от которых разило могилой и пачкала руки противная черная слизь.

Данька пробирался к трухлявой ветряной мельнице с крестами вместо крыльев, не сообразив того, что на мельницу эту самые отчаянные мальчишки не рисковали лазить. А он полез. По трухлявой, издолбленной дятлами лестнице, на виду у всей деревни. И только на середине уже, когда хрустнули под ногами две ступеньки подряд, спохватился Данька: «Куда меня черти несут? Если голову не сверну, так заловят, как мышь».

Оглянулся на Лежачий Камень — люди в проулках и огородах. Смотрят из-под ладоней, пальцами показывают на мельницу, перекликаются по-соседски. Высоко, не высоко — спрыгнул. Ничего, удачно. Кончик языка немного прикусил — и все. Уполз на четвереньках за мельничный сруб, глянул через ряж — скачет кто-то верхом от сельсовета, мелькает между домов. Екнуло и покатилось сердце вниз куда-то, а самому куда? Бежать, куда больше. Под гору, к протоке бежать. За протокой — тальник, за тальником — ельник-саженец, за ельником — лес высокий, бор густой. Перемахнул протоку с берега на берег. Проточка метров семь шириной, а Данька разогнался под угор — Иртыш перемахнул бы и каблуков не замочил.

По-за кустами Данька пошел шагом вдоль протоки, путая след, но погони никакой не было, на елани одни телята паслись на привязях.

Лег в осоку, голову на кочку и задумался: а дальше этой кочки куда он теперь?

— На Дальний Восток или на Сахалин если завербоваться? Документов, опять, при себе никаких. Соврать: обокрали. Скажут: восстанови, потом и вербуйся. Нет, видно, без вести не пропадешь, не война. Ну, а куда тогда?