Аркадий Драгомощенко - Расположение в домах и деревьях

– Да.

– На этом и надо было закончить.

– Ты мне сказал…

– Какая разница, что я тебе сказал! Теперь это уже не существенно. Да, найдётся немало таких, кто упрекнёт меня в неверии – обманщик, мол, и лгун! и грехи его без числа, и тяжесть его грехов неизмерима. Но им ли искать меру моим грехам? Безумен, скажут. Шелуха, безумная шелуха, скажут, не прилепился ни к своему дому, ни к Божьему, словно и не рождён был, скажут, зорко следя за каждым моим шагом. И выше моих сил, Юлий, опять и опять покидать их и опять к ним возвращаться. Кому это нужно? Моя любовь? О любви мы переговорили. Овчинка выделки не стоит. – Голос его становится глуше, слабее, торопливей, паузы простирались шире, смывая напрочь очертания едва обозначенного смысла, голова чаще опускалась на грудь, реже вскидывался он при звуках собственного голоса.

– И тут опять оказались мы в соседстве с Фомой, – услышал я. – Ты его помнишь? Славный мальчик, вздорный, глупый, но славный, чего нельзя сказать о тебе. Бракосочетание… на восточных миниатюрах возлюбленные изображались с совершенно одинаковыми лицами, одно лицо на двоих. Заманчиво предполагать растворение одного в другом, служение и так далее… труднее видеть возвращение к безликости, к безразличию. Который час?

Меня зовёт мой долг. Пора, пора… Я должен спешить – много есть мест, где задают вопросы, много тех, кто не может на них ответить. А знал ли ты, к слову, некоего Франциска Роберта? Разумеется, нет. Я так и думал – ничего удивительного. Кто он? Да никто! В том-то и дело, что никто… Когда? Посмотри на календарь. Нет? Пометь сегодняшним числом. Да, сегодня перед рассветом кое-кто станет расспрашивать некоего Франциска Роберта о его любви, а имя ты можешь сменить на другое, по своему усмотрению – ведь имена ничего не меняют, не так ли? В тени, за колонной, в тени за столом устроюсь я незамеченным – и слушай, только слушай, оставь всякую мысль о том, что ты в силах помочь, изменить, – отбрось выдумки и только слушай, если понимаешь толк в молчании. Вот видишь, приказано дать один поворот верёвок, и так сделано, и он произносит: «о Господи!», тогда приказывают дать второй поворот и дают, и ему предлагают сказать правду, а он говорит: «скажите, чего вы желаете от меня, и я готов служить вашей милости», тогда приказывают прикрутить ещё раз верёвку… и прикручивают, и говорят… слышишь, говорят, чтобы он сказал правду из любви к Богу, а он ничего не говорит, и тогда приказывают ещё раз прикрутить верёвку и прикручивают, а он ничего не произносит, и тогда приказывают прикрутить верёвку ещё раз и говорят, чтобы он сказал правду из уважения к Богу…

– Хорошо, – слышуя. – Я уберу руки, и не прикоснусь больше к тебе, даже если ты сам об этом попросишь!

– Я не хотел, – вырывается у меня. – Я забыл, что это ты, – говорю я. – И что мы с тобой помирились.

– Ты была когда-нибудь свободной? – спрашиваю я.

– Была. Как ни странно, была – в прошлое лето, когда на весь отпуск уехала в деревню. Я делала что хотела, ни о чём не думала, просыпалась, шла купаться… Может быть, ты имеешь в виду другое?

– Нет, что ты! Как раз то, о чём ты сказала. Купаться… Непонятно.

– Почему? Тебе нужно уехать за город, отдохнуть на даче, правда!

– Вот давай, вместе и поедем на дачу, – говорю я. – Вкусим плодов русской огородной культуры.

В рукаху неё появляется банка апельсинового сока.

– Можно? – спрашиваю я про сок.

– Почему нет?

– А куда нам теперь?

– Это на тебя вино так подействовало? – спрашивает она и отвечает себе. – Вино.

– Меня знобит, – говорю я, и в самом деле тут же ощущаю саднящую волну странной прохлады, пробегающую по плечам. – Как будто перекупался.

– От жары, – говорю я, силясь не стучать зубами. – Возможен солнечный удар. Или тепловой. – При этом обидней всего, что я забыл её имя. То, что мы с ней провели день, я помню отчётливо. Вначале мы шли по Съездовской, потом они ушли, а я… я тоже, кажется, куда-то пошёл, а они снова попались мне на пути. Вот, и с тех пор я иду рядом с ней. Впрочем, можно сказать, что и она идёт рядом со мной. Во дворе мы пытались пить водку.

– Послушай? – говорит она, притрагиваясь к моему лицу. – Ты, может быть, не сегодня простыл?

– Все истории уже рассказаны, – вспоминаю я, – приступим к прочтению.

– Что ты сказал?

– Это не я. Это Герцог.

– Ладно…

– Правильно, умница, не слушай. Давай играть в туристов? Хочешь? Ты будешь рассказывать: что и как, что и откуда, что и куда, что и почему, а я буду спрашивать: что и потому, что и оттуда, что и туда, что и так… О, я знаю много игр. Игры бывают разные, на любой вкус и возраст. Смотря что кому нравится – вкус или возраст.