Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

От шефа пахнет барбарисовой карамелью. «Личный пример прежде всего, — не устает повторять шеф. — Двадцать пять лет курил и вот бросил. Волевой аспект — половина успеха».

Стою за спиной шефа, смотрю на улицу. «Странно, — думаю я. — Кого она ждет?» Но странно не только это. Последнее время мы редко задерживаемся. Я ухожу из мастерской почти вовремя. Перехожу улицу, иду через эту самую арку. Впрочем, я ухожу не один, вместе со мной уходят Зимогорова, Филипп. Нам никто не попадается навстречу.

— Вот посмотрите, — Изюмов прижимается лбом к окну. — Хороша, прелесть как хороша!

Откровение моего руководителя не вдохновляет меня.

— Ничего особенного, — бормочу.

— Когда я был молод, а молод я был очень давно, я встретил женщину. Как говорится, во времена самые неподходящие, при обстоятельствах крайних. Ленинградский фронт. Бомбежки, артиллерия врага землю выворачивает наизнанку. И вдруг она в этом содоме. Корреспондент ленинградской газеты «Смена». Ей, видите ли, надо знать, что такое ненависть. Ее интересуют проблемы гуманизма. Ничего подарок: у меня в батальоне боеприпасы на исходе, а ее интересует активный гуманизм.

Спрашиваю: «Как вы здесь очутились? Кто вас послал?» А она отвечает: «Ленинград. Ленинградцы хотят знать, что чувствуете вы». Смотрит на мою измазанную кровью руку (у меня пустяковое ранение), смотрит и плачет. «Что мы чувствуем?» М-да. — Изюмов взъерошил волосы. — А я тогда ничего не чувствовал. Некогда было, нужны были снаряды, патроны, мины. Спровадил я ее к замполиту. Дескать, за чувства в батальоне он отвечает. Сказал и забыл, не до чувств. Есть о чем думать. Бой. А вечером узнаю, замполит ранен. И она этого замполита из самого пекла выволокла. Тащила на себе. Два километра.

Приехал я в полевой госпиталь. Смотрю — лицо знакомое. Она… Санитаркам помогает.

Спрашиваю: «Вопросы есть?»

«Нет», — говорит.

«Тогда собирайтесь. Машина повезет раненых. В том числе замполита. Вы поедете с этой машиной».

«Есть, — говорит, — ехать с этой машиной».

Сдернула с головы белый платок. И пролились на плечи такие огненные, такие золотые волосы. Меня оторопь взяла. Среди грязи, зловонья, копоти. Белый халат и эти волосы. Хочется потрогать, гладить хочется, целовать.

«Прощайте, капитан. Значит, так ничего и не скажете?»

Очнулся. Все как есть. Госпиталь. Канонада. Дымом пахнет.

«Скажу, — говорю… — Мне нужны такие бойцы».

«Спасибо, капитан», — подошла ко мне, обняла и поцеловала.

И не пойму, она говорит или мне мерещится:

«А мне, капитан, нужны такие командиры».

Машину подбрасывает на ухабах, дергается палаточный полог — ничего не видно. Беловатый размыв лица и волосы огненные, почти красные. Вот и все…

Она сдержала слово: навещала замполита в госпитале.

Получил я от нее два письма-ответа. Потом переписка оборвалась. Мы попали в окружение. Уже в сорок четвертом я написал ей снова. Третье письмо меня настигло уже в Берлине, после капитуляции.

Она меня вместе с Пашей поздравляла с Победой. Паша — это мой бывший замполит. Смешно, правда?

А вечером я должен был уезжать. Все документы оформлены на Ленинград. Пришлось задержаться, переигрывать, переоформлять на Харьков. Чего лучше, поехал на родину. Мораль? — Шеф крутнулся на каблуках, провел по оконному стеклу рукой, будто стирал воспоминания. Вздохнул протяжно: — Н-да… Это великое счастье, когда тебя ждут, Савенков, когда есть кому ждать. И тоскливая боль, ежели ждать некому.

— А как же с конкурсом? — бормочу я упрямо.

Шеф оборачивается, раздосадованно крякает:

— И-эх! Сухарь вы, Савенков. Очень старый молодой человек. Хочу о вас подумать лучше, а вы мне все время напоминаете: не надо, я плохой… С конкурсом, — Изюмов раскачивается на носках, почесывает указательным пальцем щеку. Он не настроен возвращаться к разговору о проекте. — Никак. Наше дело правое — мы победим… Значит, вы не знаете, к кому приходит эта женщина? Краснеете, — улыбается Изюмов. — Это хорошо. Я в ваши годы тоже краснел.

Ухожу, а по спине мурашки. Это шеф буравит меня своим прилипчивым взглядом.

Господи, что со мной! Чего ради ей ждать меня? Папа же сказал: существует какой-то геолог. Никак не пойму, рад я своему открытию или, наоборот, оно меня тяготит. Спускаюсь в гардероб, беру плащ. Минуту-другую раздумываю. Мерзкая привычка обкусывать ногти, никак не избавлюсь от нее. У самых дверей задерживаюсь. Уже собрался выходить через главный подъезд, передумал. Лучше со двора… Мало ли… А может, и в самом деле геолог? Она стоит на прежнем месте, спиной ко мне, стучит двухкопеечной монетой по стеклу телефонной будки. Смотрю на окна изюмовского кабинета. Так и есть — стоит. Ну что ж, мы тоже подождем. Мне почему-то не хочется, чтобы нас увидели вместе. Наконец дверь главного подъезда начинает гулко хлопать, выбрасывая на улицу темные сгустки людской толпы. Они отпечатываются от белого здания и, перекатываясь, меняясь местами, катятся по серому асфальту, как бисер. «Пора», — решаю я и перехожу улицу чуть дальше положенного места. Мы сталкиваемся лицом к лицу. Она чуть бледна, я чуть растерян.