Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Друзей не раскапывают. Они приходят вместе с жизнью. Это грибы можно найти, а друзей… друзей нет, их можно потерять.

— Господи, — Ада обмахивается платком. — Как мне надоели твои философские наставления! Неужели так трудно говорить обыденным человеческим языком? Вечно какие-то афоризмы.

«Я люблю тебя». Без этих слов не обошлось. Они ведь были сказаны. Какой бес вселился в нас? Почему все, что ни делаем мы, ни говорим, совершается наперекор нам самим? Нелепо же устраивать, сцену из-за этого Гоши. Да и кто он такой, Гоша? Наверняка неплохой парень. Любит чуть-чуть порисоваться. Ну и что? Это в нем детство колобродит.

Замечаю, как Ада придирчиво разглядывает Зимогорову.

— У нее некрасивые ноги, — говорит Ада, — и короткая шея.

Пожимаю плечами, смотрю в сторону Зимогоровой, пытаюсь понять, действительно ли у нее короткая шея и так ли уж никудышны ноги. Зеваю. Пусть робкое, но все-таки отношение к разговору.

— У них что, флирт?

— Не думаю. Они слишком взрослые и серьезные люди. У них любовь.

— Как возвышенно! Всем подавай любовь.

— Надежда Константиновна, разрешите вас пригласить? Вы позволите? — Это уже ко мне. У Гоши безукоризненный пробор. Хочу разозлиться и не могу, какое-то тупое безразличие растекается по телу.

— Тебя, Орфей, интересует, что было дальше? Ты мог бы быть сообразительнее, мой друг. Утомительное разнообразие: разлад, затем выяснение отношений, переходящее в новый разлад. — Кеша растирает занемевшие руки. — На-ка вот, отведай.

Орфей недоверчиво обнюхивает Кешины руки. Губы дернулись, оголились розовые десна. Кусок хлеба задвигался на ладони, пропал, оставив на руке влажный теплый след.

— Что видит твой глаз, и о чем думает мозг? На слух отличает нынешний рассказ от рассказа прежнего?

К концу вечера вновь оживился папа, взбодрился крепким чаем, подсел ко мне. Я боялся его расспросов об Аде, поэтому заговорил сам:

— Ваша старшая дочь неточна, это на нее непохоже.

— Пустое. Женщина всегда остается женщиной. Очередной роман, наверное. — Папа поднимает глаза и смотрит на меня. Где-то в самой глубине папиных глаз прыгают тревожные зайчики. — Какой-то геолог, — говорит папа. — Обещала познакомить.

— Человек неуемен, — я стараюсь говорить рассудительно. — Никак не может примириться, что кто-то счастлив, а он нет.

— Возможно, — соглашается папа, приминает большим пальцем табак в трубке, долго и старательно раскуривает ее. — Тем более когда это счастье на виду.

У папы удивительная способность жить с закрытыми глазами. Разуверять папу бесполезно. Да и зачем разуверять? Может быть, я сам ошибаюсь. Папа изъявляет желание прогуляться, мы провожаем гостей до метро. Потом возвращаемся, привычно молчим, пути наших мыслей расходятся: папины — в стороны аспиранта-неудачника, его собственного борения за науку, за институт, мои — куда-то в лабиринт, где спуталась, переплелась моя работа, моя жена, мои отношения с сестрой Лидой.

На работе, кажется, распогодилось: заказчики одобрили проект. Через две недели государственная комиссия. Шеф говорит, что дело в шляпе. Товарищу Ломейко В. К. проект понравился. Оказывается, заказчики тоже не дураки. Выделили деньги, устроили конкурс. О том, что мы участники конкурса, узнали месяц назад. Зимогорова возмутилась. Шеф отнекивается:

— Я ничего не знал, разделяю ваше негодование.

— А если мы провалимся?

Шеф оставляет мой вопрос без ответа. Подходит к окну, указательным пальцем барабанит по стеклу.

— Странно, — говорит шеф. — Вот уже три дня под аркой напротив я вижу эту женщину. Смотрю на нее и жалею, что мне уже не двадцать пять и даже не тридцать. Она появляется здесь в одно и то же время, ровно за полчаса до окончания нашей работы.

— Почему нашей? Соседи тоже работают до шести.

— Вы не романтик, Иннокентий Петрович. Нельзя в ваши годы так трезво смотреть на мир, можно замерзнуть. Н-да, наступает такое время, когда понимаешь: тебя уже не могут ждать. И все-таки мне хочется, чтобы эта красивая женщина ждала кого-нибудь из наших. Вас, например. Черт подери, люблю рыжих женщин. Есть в них какая-то дерзость, вызов. — Упоминание о рыжей женщине заставляет меня насторожиться. — Да вы не стойте там, идите сюда. Смотрите.

Прямо напротив нашей конторы, у будки автомата, стоит сестра Лида. Лица ее не видно. Она стоит к нам спиной.

— Не торопитесь, — шеф берет меня за руку. — Сейчас она обернется, и вы увидите ее лицо. Ей-богу, будете вознаграждены.