Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Полтора институтских года пролетели как один день. Зимой тяжело заболела мать. Кому-то надо было приносить деньги в дом. Институт отложил на потом. Выучился на краснодеревщика. Деньги солидные, от заказчиков отбоя нет, сами на дом заказы волокут. Мать ночами плакала. Жалела брошенный институт. Я успокаивал, говорил, что вернусь. Сам-то я в свои заверения верил слабо. Деньги давали чувство независимости, в том была немалая притягательная сила.

Зарабатывал я хорошо. Привык иметь деньги, тяготился, если их у меня не было. Мне уже казалось несуразным жить впроголодь. Я разучился делить деньги: это на сегодня, а эти впрок. У меня получалось — все на сегодня. Жизнь не предвещала перемен. Я свыкся. В конце концов, не хуже других. Мать тоже свыклась, не причитала, не отговаривала. Я все реже вспоминал институт.

Однажды вернулся домой, обнаружил в почтовом ящике конверт. Удивился. Меня приглашали на вечер-встречу. Собирались выпускники пятьдесят шестого года. Стал вспоминать, откопал затерянные фотографии. Почувствовал, что рад письму. Все оставшиеся дни ноября жил ожиданием этой встречи. Вернулся с вечера потерянный, уязвленный. Перепад в настроении, перепад в мыслях. Моей судьбой были удивлены. Учителя поджимали губы, старались скрыть разочарование. Но стоило кому-то из них начать вспоминать, и разочарования прорывались. Я не был первым учеником, но я всегда был среди первых. Учителя не стеснялись в прогнозах, сомневались только в одном: где я проявлю себя? В физике, в математике, в живописи? Никто бы не удивился, узнав, что я стал писать, избрал путь журналиста. И все-таки диапазон воображения был ограничен. Столярный цех туда не попал.

Меня окружали не просто сверстники, одноклассники, меня окружали студенты, почти дипломники. Они смотрели на меня с испуганным удивлением, и в каждом взгляде я читал: «Посмотрите на него. У этого человека не сложилась жизнь». А что они вообще знали о сложившейся жизни? Кто их убедил, что, сидя в институтском гнезде, они назавтра непременно взлетят? Я не отстал от них, нет. У меня длиннее полоса разбега. Да, я просто дольше бежал по земле.

Но уже наутро я был в институте, хлопотал о восстановлении.

На факультете меня не признали. Четыре года — солидный срок. Сменилось руководство. Кто-то защитился, кто-то уехал, кого-то перевели в другой институт. Мои доводы сочли несостоятельными, предложили сдать вступительные экзамены. Прошел и через это. Повторное уведомление: «Вы зачислены» — мать извлекла из почтового ящика сама. Прочла и расплакалась. Когда я вернулся домой, застал мать сидящей за столом, на котором лежало все то же уведомление с сиреневыми разводами поплывших чернил.

В первый же день занятий я попал на прием к декану. Декан выслушал мою историю, перечитал уведомление. Сказал: «Силен!» Решительно опустился в кресло и написал приказ о моем восстановлении на втором курсе.

Хорошо помню свой диплом. Долго разглядывал грубое тиснение, никак не укладывались, не совмещались напряжение трех последних лет и эта микропапочка, и микровкладыш с перечислением «хор», «отл», «хор», «отл», «зачет».

Телефон разрывался, телефон не давал покоя. Звонили друзья: «Ну как?» Звонила мать: «Я достала роскошный торт». Звонили… «Нет, нет, нет. Еще успеется, потом, после, может быть, завтра. А сейчас? Сейчас я поеду в школу. Я хочу узнать, как часто проводятся вечера-встречи выпускников».

Потом проектный институт, экспериментальная мастерская.

В институте меня сторонились. Я склонен к внезапным поступкам. У меня забавное прозвище — Гипертоник. Никакого отношения к состоянию здоровья.

Наш шеф говорит афоризмами: «Если ваша идея прогрессивна, она всегда в меньшинстве. Мало предложить идею. Надо уметь создавать вокруг нее зону повышенного давления».

На одном из совещаний мое отсутствие было замечено и имело следующие комментарии: «Не вижу создателя зон повышенного давления, куда подевался наш Гипертоник?» Все засмеялись, сочли шутку удачной. Так появилось прозвище.

В жизни я считал себя человеком поднаторевшим, самостоятельным, и все-таки… Вот именно, и все-таки Иннокентий Петрович Савенков сестру Лиду боится. Мой страх оправдан. С первых дней знакомства между нами установились какие-то небезразличные отношения, в обращении мы постоянно путаем «ты» и «вы». Сестра Лида вечно призывает меня в союзники. Она человек настроения. Быть союзником сестры Лиды — значит подчиниться ее настроению. Я бунтую, я не соглашаюсь, а в ответ слышу злое: «Предатель».