Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— А ты как думал? — Кеша пружинисто вскочил, и смех, похожий на тихий кашель, выдал его настроение. — Только для людей любовь — маета? Не-ет… Все едино. Находка волнуется. Тебя потеряла. Пойдем, старче. Ты должен быть счастлив, тебя ждут.

Поженились в сентябре, настояла мать: свадьбы положено играть осенью. Год жили воспоминаниями. Если честно, я даже не представлял, что свадьба может быть такой многолюдной.

Двадцать шесть раз кричали «горько». Сестра Лида считала. Позже, когда рассказывала, все смеялась, смеялась и вдруг заплакала.

Место Адиной мамы было свободно. Там стоял большой портрет весь в цветах. Так хотел папа. Сестра Лида сначала заспорила: «На свадьбе не должно быть грусти», но потом согласилась. Моя мать тоже согласилась.

— Пусть будет, — сказала она. — Мать всегда мать.

На свадьбе девчонок оказалось больше, чем мальчишек. Институт такой. Я пригласил всех своих друзей, но все равно с девчонками просчитались. Танцевали по очереди.

Соперники пришли на свадьбу вместе. Трое совсем непохожих друг на друга парней.

— Много соперников, — вздохнул я, — почти по Пушкину:

Соперники сели рядом по одну сторону стола, мрачно жуют салат. Думай не думай — свадьба.

Танцевали соперники лихо. Я даже позавидовал. А когда узнал, что соперники, расстроился вдвойне.

— Тебе повезло, старик, — сказали соперники на прощание. — Будь мужествен.

«Пусть бы сидели, — подумал я. — Парней и так не хватает».

Однако соперники на этот счет были другого мнения: галантно поцеловали руку невесте, поправили галстуки и, поощрительно кивнув присутствующим, удалились.

Лида все время качает головой. Не поймешь, сожалеет или завидует. История о том, как я искал Аду, на ходу обрастает забавными подробностями. В роли рассказчика — папа.

— На правах очевидца, — замечает папа, и слушатели образуют вокруг него внушительное кольцо. В определенных местах папа говорит громче обычного. Это специально для меня. Аду папин рассказ не трогает. Искали все-таки ее.

Время идет, гости, как и положено гостям, уже забыли о цели своего прихода и сейчас рады возможности просто выпить и просто повеселиться.

У меня странное состояние. Начинается другая жизнь. До этого момента я жил ожиданием свадьбы. Теперь вот свадьба случилась. Уйдут гости. Мы останемся одни. Но в нашем уединении не будет тайны. Очевидность делает чувства обыденными.

— Скучаешь? — разгоряченная танцами сестра Лида устало падает на стул рядом со мной.

— Моя настоящая жизнь, я сам, мои заботы, радости — все в прошлом. Впереди новая жизнь. Грущу.

— Правильно делаешь… Радость без грусти не радость. Название одно. Хи-хи да ха-ха. Только ты по-доброму грусти, без злости. Иначе не положено.

— Я так и делаю, — машинально соглашаюсь я.

Сестра Лида неторопливо потягивает лимонад, без видимого интереса следит за танцующими, время от времени поглядывает на меня — присматривается.

Я знаю эту привычку сестры Лиды разглядывать людей, угадывать их настроение.

— Твист, между прочим.

— Твист, — киваю я.

— Может, потанцуем, жених? Или уж цвет не тот — стара?

— Да нет, отчего же, в самый раз. Пойдем потанцуем.

Они постигают меня. Я постигаю их. Жаль, что ушли соперники. Танцуем твист.

Как складывалась моя жизнь? Обычно. Не выезжал. Не привлекался. Не имею. Стереотипные ответы, стереотипные краски. Воспитывался без отца. Военное и послевоенное детство.

Мать все решала за меня: должен кончить школу, затем поступить в институт, затем… Я не очень противился, видимо, плохо представлял, что жизнь может складываться как-то иначе. Зримо во всех деяниях матери угадывался отец. Мать и не скрывала этого, все свои побуждения, поступки итожила одинаково: «Так хотел отец». Помимо отца был отчим, но я его не видел. История с отчимом была странной и недолговечной. Об отчиме я знаю лишь со слов матери. Мать отправляла меня на три смены в пионерский лагерь. И там, на перроне Ярославского вокзала, я услышал впервые это слово: отчим. Со мной советовались, мне предлагалось подумать, сказать: да или нет.

А когда я вернулся, ничего этого не потребовалось. В нашем доме осталась только французская зажигалка, которую по нечаянности забыл мой несостоявшийся отчим.

Потом я поступал в институт. На каждый экзамен мать провожала меня до дверей института. Я пробовал ее отговорить, мать противилась, она почему-то считала, что я обязательно окажусь в аудитории, окна которой выходят на улицу, и что я непременно буду выглядывать в это окно и смотреть на мать.