Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Он ждал терпеливо. После занятий Кеша долго одевался, затем возвращался назад, останавливался перед его, Орфея, денником, обхватив холодную решетку дверей руками, печально разглядывал Орфея без видимого желания начать привычный разговор. Орфей подходил к решетке, нервно обнюхивал теплые кулаки, пробовал их бархатистой губой и, поняв, что это всего-навсего руки, обескураженно пятился назад.

День заметно убывал. Пошли дожди. О тепле еще вспоминали, но это уже больше по привычке. Время тепла прошло.

Однажды в середине дня он увидел Кешу. В такое время Кеша на ипподром никогда не приходил. Шел он по проходу, сутулился, казался ниже ростом. Во рту торчала папироса, которую он перебрасывал языком то вправо, то влево. Получалось, что Кеша собирается рассмеяться, но рассмеяться не может, мешает все та же папироса. Он остановился прямо напротив и, отчетливо выговаривая слова, сказал:

— Все! Ада больше не придет, Орфей. Твое ожидание бессмысленно: «А вдруг, а может быть?» Несбыточные надежды, что похожи на дотлевающие угли, они лишь обозначают место, где было тепло, но дать тепло, увы, не могут.

В доме переполох, перепад настроений: апатия, восторг, гнев, слезы. Психологический сдвиг, скрытое потрясение. Люди остались на своих местах, перемещается их настроение, иное сочетание звуков, цвета, действий.

Папа разучился улыбаться, без конца повторяет: «Что происходит в этом доме? Нет, вы мне объясните, что происходит?»

Я всякий раз вздрагиваю, будто тревожная скороговорка папиных слов не говорится просто так, а имеет определенную заданность. И я должен эту заданность понять, проявить себя, откликнуться.

Наши отношения с Адой упростились. Притупились ощущения, уступили место полному безразличию. В какой-то момент я понял: действие идет мимо меня.

Разрушение всегда скоротечно. Отъезд сестры Лиды должен принести ту необходимую раскованность общения, которая так нужна нам обоим. Так, по крайней мере, думал я. Не исключено, что и папа так думал, однако вслух ничего не говорил.

Наивные люди. Не может быть двух одинаковых схем человеческого бытия. Причуды жизни в том и состоят, что каждый раз, когда встречаются он и она, мир духа и плоти человеческой обновляется и рождает нечто неповторимое, невиданное дотоле.

Меня не упрекали, нет. Не осуждали, не требовали проявить настойчивость, дать объяснения. Со мной соглашались. Во всем, в каждой мелочи. И громада этого согласия буквально раздавила меня.

Ты помог нам встретиться, мой добрый конь. Ты заставил нас узнать друг друга, ты соединил нас. Но, увы, радость оказалась недолговечной. Ты хочешь знать почему? При всей однозначности «почему» — вопрос философский. Буду краток.

Орфей не приносит счастья. Тсс… — Кеша берет ведро, стучит по нему. — Чур, все между нами. Орфей не приносит счастья. А-фо-ризм. Запомнишь? Но ты здесь не виноват. Ты ни при чем. Она хотела, чтобы я сказал «да» или «нет». А я взял и сказал «пусть»… Попробуй придерись. Ну что ты волнуешься? Чего морду воротишь, аристократ чертов? Иннокентий Петрович Савенков прощаться пришел. Дура лошадь. Серафим вон, не просыхает. Ничего, терпишь. Я к тебе, брат, душой прирос. А ты морду воротишь. Ну, сорвался я, с кем не бывает — прости. Был разговор. Точно тебе говорю — был. Только теперь мне это ни к чему. Ада так ничего и не сказала. Сам узнал. Сестра Лида письмо прислала. Случайно на столе нашел. В Барнауле она сейчас. Так прямо и пишет: «А Кеше скажи — был разговор. Какой, сам догадается. А не догадается, беды большой нет. Человек он удобный, и так проживет».

Видал? Как она меня: «Человек он удобный, и так проживет».

Я не успел. Все время торопил себя. Бросал в беспорядке одежду, книги в чемодан. Странным образом ощущал вес каждой вещи, словно бы вес воспоминаний утяжелял ее. И тогда я останавливался, разглядывал вещи, перекладывал с места на место, вдыхал их запах, гладил их. Я мысленно мог проследить путь каждой из них. Купил или подарили, что-то смастерил сам.

Мои вещи — часть моей жизни. Я сам в этих вещах, мой характер, мои неприятности. Вязаный свитер, тяжелый, как кольчуга, — вещественный упрек старшей сестры в адрес младшей. Это случилось в какой-то праздник. Жена осчастливила очередной авторучкой, папа — бутылкой лаванды. И вдруг свитер. Сестра Лида дает мне шутливый подзатыльник:

— Вязала на глазок, примерь.

В самом углу позвякивают шпоры — плод совместных раскопок. У папы страсть — он скупает медные вещи. Медные шпоры — знак моей солидарности с папой. А это что? Рубиновые запонки. Их носил мой отец. Я надел их впервые в день защиты диплома.