Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

И в отдалении приметил он несколько подобных курганов, таящих в теплом нутре своем летний настой, и, напевая какой-то марш, двинулся обратно по своим следам, то и дело притискивая к носу клочок соломы, и в ноздрях щекотало, и он с наслаждением чихал, с наслаждением жевал сухой, точно прозрачным лаком покрытый стебелек.

Газик ждал его на прежнем месте, не заглушив мотора. Шофер все это время лопатой расчищал дорогу, умаялся и теперь курил, струйкой пуская дым. «Ну и упрям, длинноногий», — пробормотал он, завидев мокрого и счастливого Виталия Денисыча.

— Бензину-то осталось, — показал он кончик мизинца.

— Ничего, все добудем, — ликовал Виталий Денисыч. — Да брось ты свой табачище! Вот это чем пахнет? — И сунул в нос шоферу перемятый пучок соломы…

Один из приятелей в Красноземске, с которым было шапочное знакомство, ненароком обмолвился: «Заверни-ка на всякий случай на селекционную станцию», потом Корсакову назвали человека по фамилии Лепескин, ведающего там деловыми вопросами, однако никакой характеристики ему не дали. А ну как завернет оглобли! А если уже продано — останется Корсакову вот этот клочок соломы!.. Боевое настроение постепенно слиняло, однако и надежда была, что колхозные и совхозные хозяйственники солому прохлопали. Коли так, то нужен будет бульдозер для прокладки дороги к стогам, прессовальная машина. Где их добыть? Не волочиться же тихоходно из «Красного знамени»?

И все-таки у Корсакова было точно такое же душевное состояние, как тогда, когда, оставив Татьяну, он устремился к служебному входу в ресторан, — он верил в успех.

Лепескин оказался ростом с мизинец, пушистым, как одуванчик, с добродушным круглым лицом, испещренным мелкими подвижными морщинками. Он сидел за письменным столом в белоснежном халате, с удивлением и любопытством рассматривая напористого гостя, нависшего над ним.

— Значит, вы говорите, продать солому в стогах? — по складам проговорил он, чуть картавя и растягивая гласные. — Значит, крайняя нужда? Но как же вы узнали — я никаких объявлений не делал?

— Решил завернуть к вам на разведку, — простодушно ответил Корсаков.

— Конечно, соломка отличная, лучших сортов, — кивал Лепескин с таким выражением, точно предлагал Корсакову отведать редкое блюдо. — Мы скота не держим, все равно надо продавать…

Виталий Денисыч вынужден был слушать, хотя его так и подмывало ударить по рукам и броситься к машине. Он не замечал, как в светленьких глазках Лепескина появилось насмешливое и хищное выражение.

— Да, но с какой стати именно вам, человеку из другой области, я должен отдавать соломку? Стоит мне — снять вот эту трубку — и меня будут носить на руках, в прессе мою фамилию восславят. Соломка есть не просит, еще полежит, пока не придет крайняя нужда.

— Какая разница — наша область, ваша область, — взмолился Виталий Денисыч, испугавшись, что покупка вот-вот и сорвется, притиснул к груди свои длинные красноватые клешни рук. — Одно государство, одни интересы!..

— Но, дорогой, о моей заинтересованности вы подумали? Я ничего, кроме боль-ших не-при-ят-нос-тей, иметь не буду.

— Ну, уж пожалуйста, уж придумайте что-нибудь! — Огромный Корсаков ни разу в жизни так не унижался. Но что делать? За все полгода он ничего особого, что бы зависело от его личных усилий, не совершил. Так вот, положа руку на сердце, он мог сказать: не будь его в колхозе, разве что-нибудь на полях, на фермах изменится? Навряд ли! А вот эта поездка многое может изменить. — Может, вас я смогу как-то отблагодарить, — почти непроизвольно вырвалось у Корсакова.

Лепескин точно этого и ждал, покорно опустил голову, вздохнул:

— Ну что ж, вынужден подчиниться силе. Сделаем так — документы оформим сейчас, а засим вы привезете мне триста рублей, и я даю вам в прокат бульдозер и прессовальную машину, которую займу в соседнем — совхозе. По рукам?

Корсаков ошеломленно моргал: когда он обмолвился о благодарности, он имел-в виду другое. То, что он сейчас слышал, было откровенным вымогательством. Протянуть бы руку и щелкнуть этого вампирчика по кумполу! Но вспомнились слезы на глазах Татьяны, вспомнилось, как обещал Однодворову и Старателеву, что сделает все возможное и даже невозможное, и он отступил подальше к двери, чтобы не поддаться соблазну.

— Что же вас так поразило? — добродушно рассмеялся Лепескин. — Вы что, до сих пор в пробирке жили? Посмотрите вокруг. Личная заинтересованность каждого: ты мне — я тебе. Без этого — никакие дела не делаются…