Авенир Крашенинников - Особые обстоятельства. Рассказы и повести

Она не помнила, как на нее глядел Хабиб!.. Она совсем редко теперь вспоминала о нем, — будто приснился, когда неладно, неудобно лежала. Если бы люди не забывали свои боли, свои обиды, — каково бы жилось, все бы с камнем на шее. Она ударяла по клавишам кассового аппарата, прокручивая ручку, а сама думала, что ей еще повезло — у нее легкий характер, может быть, и в самом деле отцовский, как утверждает сестра, и она забывает обиды, думала о том, сколько всего несут в себе люди, приходящие в ресторан, и если бы можно было заглянуть каждому в душу… Потом вышла в зал, приняла и принесла еще два заказа, прислушалась к тому, что рассказывает за «шоферским» столиком широкий, будто шкаф, дядька, чуть не рассмеялась, обратив внимание, что у дядьки на бицепсе тушью выколото: «Нет в жизни счастья». И вдруг почувствовала — в зале чего-то недостает, как будто несколько столов исчезло или музыкальная машина провалилась.

Нет за столиком тех, троих! Бутылка пуста, закуски едва расковыряны; правда, съедены два рыбных ассорти… В пепельнице погасла сигарета, серый столбик пепла лежит целиком… Бумажные салфетки смяты и набросаны в тарелки… Сонечка поискала под тарелками, перевернула даже стаканчик из-под салфеток — денег не оставили. Она побежала к двери, где на стуле, сдвинув фуражку на нос, скучал швейцар дядя Петя. Он-то должен был хотя бы девчонку заметить: редко кто входил в ресторан в джинсах даже днем.

— В джинсах выходила и в рубашке выходил… А в пиджаке — не видал, не знаю, — озабоченно ответил дядя Петя и перебросил фуражку на затылок.

Сонечка высунулась на улицу, глянула направо, налево. Полуденное солнце желто заливало всю широкую перспективу, не оставляя теней. Сонно двигались прохожие, с заунывным воем прокатил троллейбус, отрывая от проводов прикипающие к ним рога.

У Сонечки горела щека — будто ей влепили пощечину…

…Когда Хабиб в «Колизее» рассчитывался с официантом, который вполне равнодушно забрал кучу денег, Сонечка уже все решила. Она даже не подумала тогда, что Хабиб давненько не клянется ей отвезти ее в Душанбе, показать своим родителям, что перестал учить ее своему языку и хохотать, хлопая ладошами себе по бедрам, когда она неправильно выговаривала таджикское «е». В Душанбе была похоронена мама; Сонечке очень-очень хотелось в Душанбе, где фрукты горят насквозь и пахнут медом, где никогда не заходит солнце. Она прислушивалась, как внутри ее, в потаенной золотой тишине, зарождается новая, еще никому неведомая жизнь, и была бесконечно благодарна человеку, который в ласках эту жизнь ей подарил. И когда они вышли из «Колизея», Сонечка потянулась к Хабибу и призналась, одним дыханием призналась… А он закричал, замахал руками, не соображая, что с Сонечкой так разговаривать нельзя, и потом ударил ее по лицу…

…И словно этот удар снова повторился сейчас, она отшатнулась, побелела и мимо дяди Пети, через зал побежала на раздачу. Надежды Николаевны не было, да и чем могла помочь Надежда Николаевна? Рита рукой, как шлагбаумом, перехватила Сонечку:

— Что стряслось-то? Да успокойся, вон губы как трясутся.

— Они сбежали, сбежали, — твердила Сонечка, указывая в сторону зала.

— Кто сбежал? Не заплатили? Ну, такое случается, всех не укараулишь. Мир не без подлых людей. На сколько наели-напили?

— Ах, да не в этом дело. — Сонечка отмахнулась, вытерла сухие глаза свои, подобралась: надо было идти к шоферам.

За окнами размокал декабрь, гнилой, оттепельный; промозглый ветер гнал липкие снежинки; голые березы по сторонам улицы дрожали и ежились, по стволам тополей бежали струйки. А в зале было уютно, сладко пел японский квартет «Ройял найтс»:

Тихонько подпевая японцам, Сонечка сервировала в банкетной раковине, за шторою, стол на пятнадцать кувертов.

Она ловко свернула накрахмаленную салфетку, поставила на тарелку маленькой Фудзиямою; это японская музыка напомнила — видела вулкан на картинке… Сегодня будут чествовать ветерана труда. Сорок лет проработал на заводе… Жуть! Прожить бы столько!..

Немножко попятившись, Сонечка оглядела стол по длине — конуса белых салфеток, высокие вазы, темные, пока скрывающие под серьезным видом игристое свое нутро бутылки шампанского стояли хорошо. Еще не было цветных сочных пятен, не было завершенности, но уже ясно виделось, что стол удается.