Раиса Лыкосова - Встретимся на высоте

— Татарчата! — восторженно взвизгнула Натка.

— Башкиры это, — поправил Толя. — Кай саул? — крикнул он одному из пареньков, самому востроглазому и смешливому.

— Домой гуляем, — широко улыбнулся парнишка со спины верблюда и махнул легкой хворостинкой. Верблюд повернул свою серую плоскую голову на длинной, густо поросшей шерстью шее и, как показалось Натке, подмигнул им и тоже улыбнулся.

А солнце взбиралось все выше. За селом Танып сделали короткий привал. Здесь, на крутом берегу реки, стояли два одинаковых, сложенных из красного кирпича, под железными крышами, здания. Вместе с Толей девчонки осмотрели одно из них — Таныпскую школу, в которой Тоньке и Натке теперь предстояло учиться. Побывали они и в другом, в интернате, где жили эвакуированные из Ленинграда дети. Толя угостил одноклассников морковью и стручками гороха. Тонька, Натка и Валька унесли подаренные им ленинградцами открытки с изображением красивого города. Потом девчонки и Толя, прихватив ведро, спустились по крутой тропе к реке. Широкая, но мелкая речка говорливо бежала куда-то по крупному рыжему галечнику.

Толя зачерпнул в ведро светлой воды, задумчиво посмотрел на берега. На обрывистый, глинисто-красный, изредка поросший мать-и-мачехою, и на низкий, зеленый от ивняка и травы. Меж кустов ивняка темнела, убегая в сторону Кукуя, тропинка.

— Здесь у реки расстреляли дядю Андрюшу, — задержав взгляд на тропе, сказал Толя.

Натка рывком садится. Все так же с закрытыми глазами лежит на мешках Тонька; не поймешь, спит или притворяется. Брат со спины ни дать ни взять песенный «ямщик лихой». С чуть разведенными, согнутыми в локтях руками, упрямым затылком, твердо поставленными, обутыми в лапти и онучи ногами. Поскрипывают телеги. Пыль, легкими облачками вздымаясь из-под колес, уплывает и садится на серую придорожную полынь. А у Натки в ушах снова и снова звонкое журчание прозрачной до рыжего галечника студеной воды и глухой от волнения голос брата: «Здесь у реки…»

Журчит, всплескивает, вызванивает о гальку вода, и нескончаемое, беспокойное ее бормотание напоминает Натке другие всплески, другой — грустный металлический шелест. Около старой, покрытой зеленым мохом лесной избы даже в тихую безветренную погоду дрожат, как от озноба, листья навсегда испуганной осины.

…Широко и весело шагают кони. До Осиновой горы, пожалуй, уже рукой подать.

Натка думает о том, что хорошо бы поскорее стать взрослой и узнать все тайны, какие есть на свете. Когда она будет взрослой, она ничего не станет скрывать от детей. А то ведь что получается? Сколько раз она с матерью или бабой Настей ходила на могилки деда Степана и бабы Василисы, и никто ей не рассказал, как они погибли. А теперь уж двадцать лет в той лесной избе живет одна Лиза.

Натка живо представила, как пришла она тогда из лесу оборванная, голодная, со всклокоченными волосами, как присела на крыльцо опустевшей избы, как дрожали над ней листья тревожной осины. И была она уже не красавица Лиза, а Лиза-быргуша, дурочка и нелюдимка.

…Натка ладонями вытирает мокрые глаза и скуластые щеки.

— Не куксись! — сурово говорит Тонька. — Чего раскуксилась-то?

— Та-ак… Вспомнила…

— «Вспомнила»… Мокрая Ку… — Тонька обрывает себя на полуслове. — Вспоминай че-нибудь смешное лучше. Я, например, только вспомню, как ты Шуре Набатову привет от кукуйцев заказывала, так прямо корчусь от хохота.

— Чего это ты корчишься? — обиженно косится на Тоньку Натка. — Ты, по-моему, спишь всю дорогу, а не корчишься.

— Нет, это надо же: «Привет от кукуйцев!»

Тонька громко хохочет. Глядя на нее, начинает улыбаться и Натка.

Ничего смешного, в сущности, не произошло. Дело было так. Когда в полдень обоз с хлебом достиг райцентра и осталось миновать всего лишь железнодорожный переезд — за ним уже виднелись серые башни элеватора, — произошла вынужденная остановка. На путях стоял поезд, составленный из коричневых деревянных вагонов и открытых, плоских, как телега, платформ. В широко раздвинутых дверях вагонов сидели, свесив ноги, бойцы. А на платформах громоздились могучие, зеленые, с грозными дулами пушек и широкими гусеницами танки.

— Эх, какая силища на фронт идет! — глядя загоревшимися глазами на боевые машины, воскликнул Толя.

Тонька и Натка, возбужденно подталкивая друг друга локтями, разглядывали вагоны и паровоз. Шипя, как гигантский самовар, паровоз пускал бурый дым из широкой круглой трубы. Внизу, над высокими чугунными колесами, из черных, промазученных боков его, шипя, с силой вырывались белесые струи пара.