Семён Шуртаков - Одолень-трава

Человеческая память несовершенна. С течением времени многое забывается, уходит в небытие. Забывается постепенно и война. А для нынешней молодежи — не только выросшей, но и родившейся после войны, — для них война если и не древняя, но все равно история. История, которую они «проходят» по учебнику. И кто-то из них задумывается, а кто-то и нет, какой ценой добыта нынешняя мирная жизнь и их безоблачная юность в том числе…

«Козлик» прытко бежал неширокой лесной дорогой, жестко подпрыгивая на ухабах, высвечивая придорожные кусты и деревья. И если все время глядеть вперед, то начинает казаться, что, кроме этого светлого коридора впереди машины, нет ничего ни сзади, ни по сторонам. Только ночь, только непроницаемая пустая чернота. Но отведи глаза — и они, пообвыкнув в темноте, различат и мягкие очертания гор слева, и тусклый блеск лесного озера справа. Ты увидишь и небо над головой, и чистые крупные звезды. Ты вспомнишь, что окрест лежит огромный мир, и существует он независимо от того, видишь ты его или нет…

Не так ли и мы, постоянно озабоченные «злобой дня», загипнотизированные, завороженные безостановочным движением вперед и вперед, начинаем и видеть только то, что перед глазами. А что проходит по сторонам, что осталось и остается позади — это уже вне поля нашего зрения, а с глаз долой — из сердца вон…

— Как называется бухта, в которой мы были? — спросил Николай Сергеевич.

— Называется-то? — не сразу ответил председатель. — Каменистая называется. Малая Каменистая. Есть и Большая Каменистая.

«Каменистая»!.. А что бы взять да и назвать ее бухтой Константина Важникова. И звучит-то лучше, и память о человеке… Бухта Важникова. «Это кто же такой, Важников, если в его честь назвали?» — «А вот кто такой был Важников…»

Николай Сергеевич высказал свою мысль вслух.

— А что, это идея, — подумав, одобрил председатель. — Или возьми песня поется: на безымянной высоте. А почему бы не дать ей имя? Имя того, кто сложил на ней свою голову. И сколько их, таких высот! И не только это для тех, погибших, нужно. Для живущих, для молодежи это очень нужно. Для поколения, которое идет за нами. Пусть знают, что человеческая история не с них началась. Пусть знают!

Молодое поколение! Кого чаще видишь, кого близко знаешь — по тем прежде всего и судишь о поколении. И когда заходит разговор о поколении, выросшем после войны, Николай Сергеевич перво-наперво видит своего сына и его товарищей.

Вадим — хороший парень. Честный, к людям добрый. Мать-жалельщица и совсем души в нем не чает. А только Николаю Сергеевичу чем-то он нравится, а чем-то и нет. Не таким бы ему хотелось видеть сына… И не в том, может, главная беда, что характера парню недостает. Недостает чего-то в его убеждениях, в его взглядах на жизнь. И только ли ему одному? Не всем ли его друзьям? А может, и не только его друзьям?!

Не в первый раз уже вставал этот вопрос перед Николаем Сергеевичем и каждый раз требовал ответа. Но где он, этот ответ?!

А может, слишком строго и несправедливо судит он нынешнюю молодежь, меряя ее меркой сына и его товарищей?! Ведь есть и другие… Тот же сын Кости Важникова. Гарный хлопец растет. Братскую строит. На каких-то три года старше Вадима, а словно на десять. И сколько их, таких, он видел там, на Братской!..

Впереди показались огни Южно-Курильска.

Поселок стоит на восточной стороне Кунашира, и, значит, они пересекли остров с запада на восток. Это не так много: Кунашир по ширине — где двадцать, где пятнадцать, а где и всего десять километров.

Машина вышла на «асфальт», как зовут здесь песчаную прибрежную полосу. Укатанная прибоем, она и в самом деле ничем не хуже любого асфальта. «Козлик» бежал по ней ровно, как по струне.

Слева, на северной оконечности острова, теперь ничем не заслоняемой, смутно, неопределенно проступали очертания самого большого из курильских вулканов — Тяти. А справа, в порту, то ли швартуясь, то ли отдавая концы, горело огнями большое судно, и огни змеисто струились по черной воде.

По главной улице селения, похоже из кино, густо шла молодежь.

Николай Сергеевич вылез у почты. Отсюда до гостиницы, где он остановился, было рукой подать.

На почте дежурная телеграфистка с преувеличенной серьезностью протянула ему только что полученную, как она сказала, телеграмму.

На бланке аккуратно, должно быть, рукой той самой девушки, было написано:

«По возможности не задерживайся. Я и Виктория ждем тебя на свадьбу. Вадим».

Николай Сергеевич усмехнулся: «Эко приспичило! Ну прямо горит. И загорелось именно тогда, когда отец на краю света… Эх, Вадим, Вадим!..»