Вячеслав Тычинин - Год жизни

— К катеру поехал Евгений Федорович,— определил Арсланидзе,— рассчитался с «Крайним».

Черепахин и Шатров ничего не ответили, молча проводили взглядом грузовик Сиротки. Ружья, патронташи, ягдташи придавали им вид заправских охотников. Впервые за осень Алексей и Никита Савельевич собрались на давно задуманную охоту на глухарей.

С неба донеслось далекое гоготание. Черепахин перевел взгляд с дороги на облака. Высоко-высоко гуськом летели крупные птицы.

— Гусь пошел. Гуменник,— сказал Никита Савельевич.— Теперь скоро белолобый тронется. Потянулись на юг, к теплу. Почуяли зиму.

На окраине поселка охотникам повстречались Чугунов и Лисичка. Чугунов никуда не уехал с «Крайнего». Ярополов сразу приглянулся ему. Неразлучные друзья шли рядышком, направляясь в лес. У каждого на руке висело по ведерку. Дальше пошли одной компанией.

Лисичка немного приотстал, придержал Шатрова за рукав:

— Ну, Алексей Степаныч, что я тебе толковал насчет народа? Нашли ведь правду? Сделали Игнату уко-рот?

Шатров вместо ответа крепко пожал руку лотошнику.

На опушке леса охотники и сборщики ягод разошлись. Но, отойдя шагов двадцать, Лисичка вдруг окликнул Черепахина:

— Эй, Савельич!

Черепахин обернулся.

— Проверь тираж. Газетки с таблицей пришли. Я в самую точку угодил. И серия и номер совпали.

— Ну! И сколько выиграл?

— Пять тыщ! — хвастливо сказал Лисичка.

— Да что ты! — вскрикнул Черепахин.— Вот теперь небось загуляешь!

— Нет. Мое слово твердо. Как обещал — на покупку книг. Пущай молодежь пользуется.

6

Алексей и Нина сидели перед микрофоном. Маленькая лампочка, прикрытая абажуром, бросала свет лишь на пульт управления и страницы с текстом радиопередачи. В углах стоял полумрак. По настоянию Шатрова студию обили войлоком, и теперь ни один звук извне не доносился в нее.

На пульте вспыхнуло красное зернышко — сигнал,

что линия включена. Алексей сверился с часами и щелкнул кнопкой микрофона.

В тишине слышались только шелест страниц и попеременно мужской и женский голоса дикторов. Пока читала Нина, Алексей смотрел на ее лицо. Шевелились губы, старательно выговаривавшие слова. Мерцали длинные ресницы. Просвечивала прядка волос. Под тонкой кожей на шее часто пульсировала голубая жилка. На сгибе загорелой руки золотился нежный пушок. Кончив читать, Нина каждый раз поднимала на Алексея ясные серые глаза, словно приглашая его начинать. Он наклонялся вперед, ближе к микрофону, и читал, чувствуя у самой своей щеки пушистые волосы Нины. Кровь жарко бросалась к лицу Алексея, сердце учащенно билось.

После местной передачи радист, заменивший Царикову, уехавшую с «Крайнего», включил Москву. Алексей и Нина постояли в аппаратной. Знаменитый негритянский певец пел о кротком черном бэби. На непостижимо низких нотах сдержанно перекатывался громоподобный, бархатно-мягкий бас.

На улицу вышли притихшие, молчаливые. В небе затеплились первые звездочки. В лицо.пахнуло холодом. Вокруг мирно светились окна домов. В неподвижном воздухе ни шума приборов, ни лязганья бульдозеров. Тишина. Промывка уже свернулась.

Алексей заботливо взял Нину под руку. В сумраке ее глаза казались темными и грустными.

— Тебе не холодно? — почему-то шепотом спросил Алексей.

— Нет,— также шепотом ответила Нина.

Концерт продолжался. Теперь звучный тенор выводил слова протяжной русской песни:

Ах ты, душечка, красна де-е-ви-и-ца-а-а...

Звуки песни плыли над умолкшим прииском, и казалось, все молчит, слушая ее.

Мы пойде-е-ем с то-о-обо-ой...—

широко продолжал тенор, и Алексей ощущал, как Нина замедляет шаг, следуя ритму песни. Волнение все больше охватывало Алексея. Этот душевный трепет передавался и Нине. Они шли мимо домов, и из каждого звучала одна и та же мелодия, словно песня бережно передавала идущих из рук в руки.

На краю обрыва — двое. Они молчат. Когда сердца так полны, слов не нужно. Девушка, отдыхая, положила голову на грудь мужчине. Он стоит, нежно полуобняв свою подругу.

Вдали, глубоко внизу, распластался прииск. С этой захватывающей высоты отчетливо видны темные конусы шахтных отвалов, голенастые промывочные приборы, умолкшие до будущей весны, стеклянная крыша электростанции. В черной излучине реки белеет цепочка срубов новых домов. Дальше до самого горизонта огромным амфитеатром развертываются лесистые сопки.

Сибирь!

День пасмурный, тихий. Облака так напитались снегом, что уже не в силах двигаться, тяжело провисают до самых сопок. Нигде ни проблеска солнца. Не понять — утро или вечер. Но в память двоих, стоящих на обрыве, этот серенький денек войдет майским полднем, сияющим зеленью молодых трав и голубизной ясного неба.