Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Стучит несмазанная машинка, трудно крутить ручку. Давно уже кончилось в масленке масло. А теперь где его достанешь? Партизаны обещали и не принесли. А где они возьмут, проси не проси.

Стучит машинка и не тянет: рубец толстый. Хоть бы иголку не сло­мать — последняя.

Наста перестает крутить ручку и, положив ладонь сверху колеса, крутит его ладонью.

Иголка лезет в рубец, не гнется. Под пальцами встает серый холст — попался партизанам под руку чей-то неотбеленный или, может, кто сам принес, не пожалел.

Рвется верхняя нитка — рвет иголка, не протягивает через толстый рубец, хоть ты бросай и перешивай потом руками.

А сколько еще надо шить.

Самое трудное — при таком свете вдеть в ушко нитку. Иголка ста­новится тонкая, и не видно ушка, едва поймаешь его.

Дрожит рука, трясется, натруженная,— даже ножницы не сож­мешь, когда кроишь.

Машинка стучит без передышки, когда гонишь шов по спине хала­та сверху вниз; дрожит стол, когда одним махом обрубаешь подол вразгонку, сбрасывая остатки скатерти на пол. Нагнешься, чтобы поднять их из-под ног, и чувствуешь, как кружится голова.

Когда перестает стрекотать машинка, слышно, как мечутся на кро­вати за печкой дети и стучит в хлеву корова. Потягивается на печке ко­шка — шуршит лучиной. Трубит в трубе ветер, гоняет вьюшку, она зве­нит, как пустая сковородка на шестке, и тогда от окна еще холоднее. Хоть возьми да пересядь на середину хаты, но тогда будет далеко лам­па и не разглядишь рубец. Если бы пойти в сени, найти проволоку и опустить ниже лампу, но где ты ее впотьмах найдешь? Валяется где-то возле двери дужка от ведра, но она кривая, выпрямлять надо — наде­лаешь шуму и разбудишь детей.

Машинка рвет из-под пальцев шитье, не удержать; стучит в окна ветер; пошел снег, густой, к оттепели; на подоконнике намело сугроб— замуровало все окно.

Опять стучит у колодца бадья; забыла, не закрепила ее, когда была во дворе; за окном завывает ветер — будто это волки под Корчеватками.

На улице за огородом снова на снегу появились сани. За ними идут кучкой люди.

Наста подумала, что дорогу совсем занесло, не проехать; что до утра сугробы наметет на улице вровень с крышами, что партизаны все равно валят и валят из лесу, спешат куда-то: гарнизон, наверно, едут громить в Западную, раз все в белых халатах.

Бегут по сугробам за санями, да на таком морозе, а что у них за обувь? И что под халатами? Полушубки. Хорошо, если новые... В та­кую погоду ни полушубки, ни валенки не спасут. Волки и те выбирают­ся из лесу ближе к жилью. И волков пробирает насквозь, а это же лю­ди, некоторые совсем еще дети, на печи бы им сидеть.

Положив на сундук халат, широкий, твердый, Наста почувствова­ла, что озябла, никак не может согреться. Подошла к печи, накрыла детей — натянула на них одеяла и снова вернулась к столу. Наброси­ла на плечи платок; достала из сундука новую катушку ниток, надела ее на шпенек машинки. Подтянула к себе лежавший сверху скроенный рукав.

Когда снова застучала машинка, Насте показалось, что брякнула в сенях щеколда. Она подумала было, что это ветер дует прямо в дверь, но сильно забарабанили в окно.

Она подбежала к порогу и, толкнув в сени дверь, спросила, как всегда:

— Кто там?

— Открой, хозяйка... Свои. Сухов...

За дверью разговаривали мужики, топали ногами — казалось, их полон двор.

Наста отодвинула засов — ветер вырвал из рук дверь, и она стук­нулась о стену. В сени повалил снег, его нанесло до самого порога.

В хату входили партизаны. Наста стояла у порога, от холода не слыша, что они говорят. Потом вернулась к столу, где стояла машинка и лежали сшитые халаты.

Партизаны шли и шли — в белых халатах, в белых от снега вален­ках. Входили, цепляясь за косяк прикладами, ударяясь головами о при­толоку— дверь в хате была низкая. На пороге обивали снег с валенок и сапог, чтобы не нанести в хату, счищали его веником, передавая веник друг другу. Стаскивали с головы белые капюшоны и обминали их на плечах; расстегивали заиндевевшие белые воротники, терли рукавицами щеки и носы; сняв рукавицы и положив их на лавки, терли щеки ладо­нями — обморозили. Подходили к столу и сундуку, щупали руками ска­терти; сдвигали в кучу халаты и на их место клали побелевшие авто­маты и винтовки — в тепле на железе сразу выступал иней.

Партизаны были везде — и возле кровати, и у стола, и возле шка­фа. В хате стало уже тесно, не повернуться, а они все шли и шли, за­девая прикладами о косяк двери.

Грелись у печи, спрашивали, давно ли проехали подводы, пили око­ло печки одной кружкой воду и без конца терли щеки. Дверь долго была раскрытой, и в хату под стол валил белый пар.