Галина Демыкина - Просторный человек

будто я дурочка какая.

Не могу сказать, что состояние признания дало радость. Было приятно, не больше.

Примерно через месяц довольно ранним утром меня разбудил телефонный звонок. Я подумала: «Если Коля, отлаю», но услышала голос своего нестандартного шефа:

— Если у вас найдется десять минут для бывшего заведующего отделом… — сказал он вместо приветствия.

— Это кто же?

— Это я, простите.

— Как это…

— При помощи вашей статьи. Зайдите, зайдите, мой любимый автор.

Я зашла. Он был расстроен, как ребенок, его губы оттопырились, будто для плача.

— Нам надо ответить, Анна Сергеевна…

— На что?

— Разве вы не читали?

Видно, не нашлось у меня доброго друга, чтобы сообщить радостную весть: на мою статью была большая разгромная, да еще в центральной прессе. Я стала читать и поняла, что не могу вникнуть. Что-то мешало. Какой-то промельк. Ассоциация. Маленькая искорка от абзаца к абзацу… «Факты наводят на мысль, что…», «…вызывает удивление…», словом, та нарочитая безличность, за которой скрывалась не то скромность, не то говорение «от имени»…

— Чья статья? — стала искать я.

— Не ищите. Без подписи. Редакционная.

— …анонимная…

И я заплакала. Не было, совсем не было злости, обиды, досады. Была лишь боль потери. Ведь теряют по-разному. Бывает, что остается надежда встречи, или доброй вести, или просто радости сознания, что вот живет человек. Живет где-то далеко и высоко, не добрести до него, но он есть. Светит тебе.

А бывает потеря, когда встретишь да глаза отведешь, весть услышишь — доброй огорчишься, плохой обрадуешься…

— Анна Сергеевна, вы зря так расстроились. Для вас это событие имеет две стороны: долго не будут печатать — это одно, но и заметность, отмеченность, то есть слава, — другое. И потом, о вас довольно мягко… Кажется мне, что все это касается меня и только меня. Вы тут — случайность. Не огорчайтесь.

Знал бы он, этот восточный божок, подоплеку моего рева!

— Для вас это чем грозит? — спросила я.

— Боюсь — увольнением.

— Боитесь или уже сказали?

— Намекнули.

— А вы возьмите да и не поймите намека.

— Подумаю, милый друг. Давайте-ка сообразим, как ответ держать.

(Должна сказать наперед, что прогнозы зава не сбылись, что никто его не снял, а позже он доработался до главного, ничем не поступаясь, потому что смелость — она тоже иной раз дает свои плоды; а еще — что к нему перебрались позже и Коля Птичкин, и многие другие, не оценившие системы Степана Степаныча.) Но пока мы долго придумывали глупейшие объяснения.

Домой я пришла как ограбленная. И никто не поймает вора, не отберет и не вернет добра. Что делать-то?

Я схватилась убирать квартиру. И сразу наткнулась на щетку, хитроумно сделанную так, что ею можно протирать стены (любил этот человек чистоту! Живота своего не жалел для ради нее!). Любил. Был. Как мог? А вот так. Не век же вековать в городишке захолустном! Но как же — против меня… А? Как же так? Был обижен. Да, был. Но… разве так делают? Видать, что да.

Я бросила уборку. Уборка — совсем не то. Ничего нет в этом деле лучше стирки — теплая вода, однообразие движений, никакой необходимости соображать и, опять же, утомительно. Но как же он взял именно мою статью? Назло? Не может быть! Предложили. Но ведь можно отказаться. Да, можно, если хочешь опять получить пинка. Да еще в своем городишке, перед лицом семьи и родных. А может, убежден, что я неправа в своей статье? Я ведь даже не вчиталась в доводы. Где газета? О господи, я не взяла ее! Растяпа. Растяпа! Шваркнула в таз кофточку и тут же вспомнила: я ведь и сама выписываю эту газету. Только открыть ящик… Вытерла руки и побежала вниз, к ячейкам-ящичкам для всех квартир. Мой ключ, кажется, вообще не отпирает. А, черт! Все кое-как! Ну, наконец-то! Вот и газета. Хотела закрыть, но…

Но там, в ящике на ржавом дне (с чего проржавело?), лежало письмо. Я оглядела его. Я столько раз ждала, что будет письмо о т т у д а, из того недалекого города, и всегда приходили другие. А тут — оно. Это было оно! На секунду я забыла обиду, забыла, что произошло расставание (уже произошло), что все у нас потеряно. Просто обрадовалась его почерку — милому, круглому, крупному, детскому… Потом вспомнила статью-окрик. Побежала было по лесенке, но сдержала шаг. Заставила (с трудом), заставила себя сначала разложить газету и все прочитать. Статья действительно была довольно лояльна — для разгромной, разумеется. Кое-где вдруг — выпады, вроде: «с достойной удивления самоуверенностью автор утверждает». Это, вероятно, вписали другим почерком. А он бледнел лицом и темнел глазами, смущенно взмахивая ресничками. Разве так поступают, мой милый Растиньяк? Неужели Коля выиграл?!