Юрий Мушкетик - Вернись в дом свой

— Меня поражает такой взгляд на проект, — сказал Тищенко. — Ирше удалось соединить рациональную организацию пространства и гармонию. Старыми методами этого достигнуть невозможно. По этим сооружениям люди когда-нибудь будут судить о нас с вами, о нашей эпохе. Наше время — время красивых людей, и красивым у нас должно быть все!

— Совершенно верно. Однако красота и гармония не за счет разбазаривания государственных средств, нарушения режима экономии, — вставил свое слово Бас. — Сейчас неважно, как посмотрят на нас те, кто будут жить через сто лет. Мы их не знаем, они нас не будут знать!

— Таких станций построено немало. Ирша мог бы воспользоваться имеющимся опытом, — поддержал Баса Ракушка, пожилой архитектор с жиденькими седоватыми волосами, торчащими во все стороны.

— Архитектурная, инженерная мысль не стоит на месте, — сказал Тищенко. — Нужно искать новые формы, новые пространственные решения. Вы посмотрите, как удобна внутренняя планировка, какой красивый архитектурный объем. Эта станция — просто чудо!

— Прошу тебя, не горячись, — остановил его Майдан. Очевидно, он уже принял решение. — Конечно, мы разберемся, — решительно положил на стол руку. — Но безоглядно поддерживать автора проекта я бы тебе, Василий Васильевич, не советовал… Тут есть известная сложность. А может, и линия… Но прежде всего — выводы комиссии.

По залу словно пронесся ураган. Высказаться спешили все: одни — чтобы не отстать, чтобы тот же Вечирко или Бас не обвинили их в том, что они подпевали Ирше, другие и в самом деле видели «линию», третьи возражали им, защищали Иршу, его проект, защищали Василия Васильевича, и не столько его самого, сколько направление, которое культивировалось им, — новизны, поиска. Майдан опять пустил заседание на самотек, видимо, имел свой расчет. Высказалось человек восемь, потом упала тишина, — настал опасный перепад, атмосфера так накалилась в этой тишине, что отчетливо слышалось дыхание соседа. Каждый знал: как бы там ни объясняли, а против обвинения, сформулированного Вечирко, защититься трудно. Защищая, становишься соучастником. Решение могло быть только однозначным.

И тогда поднял руку Огиенко.

— Разрешите мне. — Он встал резко и новый серый в полоску пиджак одернул, словно военную гимнастерку.

В зале было немало людей, которые до недавнего времени приходили сюда в гимнастерках и кителях, — в них они вернулись с фронта, в них окончили институты, еще и до сих пор сохраняли военную выправку и привычки. Цепкие, упрямые, они трудно поднимались вверх, были честными и дружными, их уважали и боялись.

Огиенко застал войну уже на последнем этапе — в Германии, потом проехал пол-Европы, через всю Азию на Дальний Восток, но пока доехал, война и там окончилась. Потом два года служил в пограничных войсках, год назад окончил вуз, пришел в проектный институт. Его руки сами по себе падали на пояс, чтобы поправить широкий солдатский ремень, который он снял два месяца назад. Прошел все ступени послевоенной науки — трудной, потому что на войне забылось все, что знал, науки голодной, суровой. Спал на голых досках, укрывшись шинелью разгружал дрова на станции «Киев-Товарный», учился в третью смену — не было помещения, по нескольку дней перед стипендией держался на хамсе да на помидорах. Были такие, что не выдерживали, возвращались в районы финагентами, прорабами, бригадирами, оставались только стойкие. Огиенко из дому не получал ни копейки, но учился только на «отлично», и при распределении на него подали запросы многие институты Киева.

— Я с места, — сказал он. — Думаю, нам не следует спешить с выводами. Надо отложить дело. Заявление Вечирко не входит в компетенцию техсовета. Считаю, этим должен заняться партком.

Майдан поднялся из-за стола, высокий, сухощавый, слегка сутулый, было видно, что он устал. Пиджак на его худых плечах висел как на вешалке.

— Учтем ваше предложение, товарищ Огиенко, — сказал он. — Вы правы… Сейчас мы вряд ли во всем сможем разобраться. Комиссия пусть продолжит работу… Проверит еще раз и подаст официальную справку — за всеми подписями. А партком разберется с заявлением Вечирко. Других соображений, предложений нет? Заявлений, замечаний? Нет.

И объявил о конце заседания. Поодиночке, группами все выходили в вестибюль — зал помещался на первом этаже. В первом ряду опустевшего зала сидел, склонив голову, Сергей Ирша. Он закрыл лицо руками, светлые волосы мягко упали, словно растеклись на обе стороны, спрятали и лицо и руки.