Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Проходите-проходите, он там, — услышал я вдруг голос нянечки, с которой разговаривал накануне.

«Почему «проходите», а девочка?»

Она неспешно сняла с палки тряпку, выжала ее и только тогда сказала проясненным, успокаивающим голосом:

— Поздравляю с дочкой, сынок. Славная девочка…

«Неужели это мне? Неужели о ней?»

— Вы имеете в виду Танечку?

— Да уж не знаю, как вы ее назовете… А вас-то помню, тут все вас помнят… А вы проходите-проходите…

Я постучался и вошел.

Юрий Федосеевич сидел ко мне спиной в кресле, а когда на мои шаги обернулся, я едва его узнал. На сером, осунувшемся лице проступали усталые, утерявшие былой юношеский блеск глаза. Руки лежали на коленях обессиленно, как плети.

— С девочкой вас! — вяло улыбнулся он. — Я же говорил, что девочка.

И он жадно потянулся к пустой, два часа назад начатой при мне сигаретной пачке.

— Хорошенькая девочка, — проговорил он, выпуская в сторону дым. — Только слабенькая. Ну еще бы… Столько, бедняжка, вынесла…

…На парашюте, что ли, опустилась эта коляска и закачалась, запружинила посреди комнаты на мягких подвесках. Карие глаза с живым любопытством смотрели на меня, узнавая и не узнавая. Ей было все впервые — и хрустальные сосульки люстры под потолком, и рябина, постучавшая алыми гроздьями в окошко, и огромное голубое небо, которому нет конца.

— Откуда ты, девочка? И с чем прилетела на планету Земля?

— Она же не понимает, она еще не знает нашего языка, — ответил за нее другой, очень родной для меня голос.

— Важно благополучно приземлиться, — подмигнул я девочке. — А остальное в наших руках. Правда, Таньчора?

А что я еще мог сказать? До моего отлета на Байконур оставалось всего полчаса…

Высокое зимнее небо горит надо мною звездами, такими трепетно яркими в зените и как бы пригасающими ниже, по краям горизонта, что кажется, будто я иду под огромным сверкающим куполом. В глубокой недосягаемой тьме занебесной вьюгой-завирухой безмолвно вихрится Млечный Путь, тут и там белеют, горбятся сугробы звездного снега, все привычно, все много раз видано, но отчего, когда в одиночестве очутишься в такую ночь, посреди унылого белесого поля, облитого лунным светом, вдруг ощутишь на себе как бы пристальный взгляд миллионов глаз, неотрывно наблюдающих тебя сверху? Словно силовые линии магнита осязаемо пройдут через тебя и потянут — куда и зачем? И спохватишься, опомнишься, наконец, сообразишь, что невидимый магнит обратил твой взор опять к небу.

Вот отсюда, с этого пригорка, я увижу сейчас небо таким, каким его не видел никто из вас. Но дело не в выборе особого места, нет! У меня на груди болтается на ремешке бинокль — обычный полевой, с семикратным увеличением. Я вынимаю его из футляра, припадаю глазами к прохладным кружочкам и поднимаю вверх. «Эврика!» — хочется крикнуть мне, ибо надо мною распахивается совсем другое, неведомое простым смертным небо. Желтые, серебряные, синие, алые звезды так ослепительны, что хочется зажмуриться. Небо спустилось ниже, новые звезды проглянули сквозь черноту, а самые яркие прежние повисли, как круглые светлые шарики. Тихо! Где-то рядом стоит Галилей. Мой бинокль ничуть не слабее самой первой его подзорной трубы.

Я вижу, как старческая, в узловатых прожилках рука обращает подзорную трубу к небесам — и возглас изумления нарушает ночную тишину: никто до него, ни Коперник, ни Джордано Бруно, не испытывал такого счастья от созерцания звездной вселенной.

Планеты представились ему «маленькими кружочками, резко очерченными, как бы малыми лунами… Неподвижные звезды — торопливо, потрясенный увиденным, записывал он у свечи — не имеют определенных очертаний, но бывают окружены как бы дрожащими лучами, искрящимися подобно молнии. Труба увеличивает только их блеск, так что звезды пятой и шестой величины делаются по яркости равными Сириусу, самой блестящей из неподвижных звезд».

Таял, плавился в подсвечнике воск, рассвет голубел за узким окном, и подрагивало в быстрой руке перо.

«За главное в нашем деле почитаю сообщить об открытии и наблюдении четырех планет, от начала мира до наших времен никогда не виданных. 7 января 1610 года, в первом часу ночи, наблюдая небесные светила, я, между прочим, направил на Юпитер мою трубу и благодаря ее совершенству увидел недалеко от планеты три маленькие блестящие звездочки, которых прежде не замечал… Через восемь дней, ведомый не знаю какой судьбою, я опять направил трубу на Юпитер и увидел, что расположение звездочек значительно изменилось… С величайшим нетерпением ожидал я следующей ночи, чтобы рассеять свои сомнения, но был обманут в своих ожиданиях: небо в эту ночь было со всех сторон покрыто облаками. На десятый день я снова увидел звездочки…»