Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Дела, — заметно сконфуженно произнес Ангел. — Но ведь это любовь, теперь такой нет.

— А ну дай попробую! — крикнул Митко, подскочил к Добрине, обхватил ее за бедра, приподнял, перегнул на плече и тяжело, не распрямляя колен, понес по ступенькам.

Потерявшая поначалу от неожиданности дар речи, Добрина что есть силы заколотила его по спине, вцепилась в волосы и, давясь от смеха, все же выскользнула, спрыгнула.

— Нечестно, не по правилам, — бормотал разгоряченный, запыхавшийся Митко, поправляя растрепанную прическу. — Вместо того чтобы в глаза смотреть, она, видите ли, по спине молотит…

— В глаза, ты знаешь, кому смотрят, — уклончиво ответила Добрина и, не оглядываясь, пошла по ступенькам вверх.

Сумерки уже затопили, погрузили на дно марева весь город внизу, когда они поднялись на самую верхнюю площадку, к подножию памятника.

Добираясь, карабкаясь взглядом — по каменным сапогам, плащ-накидке, гимнастерке — до каменного лица Алеши с крутым подбородком и чуть вздернутым носом, Алексей обратил внимание, что вблизи у него иное выражение, чем издали. Что-то доброе, покладистое, оживлявшее даже сам этот камень, исходило от всей фигуры, словно, забравшись на эдакую высоту, Алеша диву давался, какая красота расстилалась вокруг. Как бы его, Алешиными, глазами Алексей глянул вниз, вправо и влево: море огней трепетало, переливалось до самого горизонта, обозначенного багряной, уже еле заметной, дотлевающей полоской заката. Он поднял голову, примерился и сообразил: Алеша смотрел туда, в сторону России. Да-да, с высоты своего великаньего роста, он, возможно, различает в совсем уже плотной мгле проступающие мельчайшими искрами огни Родины. И, не доверяясь этой собственной, заставившей сжаться сердце догадке, Алексей спросил Добрину, в какую сторону повернут памятник лицом.

— Он смотрит на Плевен и Шипку, — сказала Добрина, мгновенно поняв смысл вопроса. — Говорят, раньше он стоял немного по-другому и постепенно сам развернулся.

Снизу хлынул поток прожекторного света, слепящей волной от сапог до пилотки обдал памятник и осветлил, выявил каждую трещинку, оживляя камень. Словно отбросив невидимый теперь в темноте постамент, Алеша сияющим видением парил в ночном небе.

— Какой добрый Алеша юнак! — с восхищением произнесла Добрина, не сводя с памятника восхищенных, вспыхнувших изнутри огоньками глаз.

В ярких трепетных лучах прожекторов Алеша был действительно красив, красив необычайно — и не памятниковой, а одухотворенной, земной человеческой красотой. И, любуясь великим тезкой, вслушиваясь в неразборчивый, восторженный шепот Добрины, Алексей вдруг почувствовал себя ничтожно маленьким, никчемным и жалким человечком, которому по нелепой случайности дано столь обязывающее имя.

— Мы стоим между двух… Смотрите, между двух Алешей! А ну, загадаем на счастье! — донеслось до него.

Добрина, расширив пылающие смеющиеся глаза, шагнула к нему, нащупала своей ищущей горячей рукой его руку, правой схватила Митко, подтолкнула Ангела…

Понимая умом, что делает что-то не то, но уже не в силах с собой совладеть, Алексей вырвался, оттолкнул оказавшегося на пути Митко и кинулся вниз, оступаясь на невидимых в темноте ступеньках.

Он опомнился на нижней площадке, с колотящимся сердцем схватился за гранитные перильца и, весь загораясь стыдом, обернулся, посмотрел вверх. Все такой же величественный и невозмутимый, как будто высеченный из лунного камня, Алеша неподвижно светился в небе. Но в уголках его губ застыла усмешка, словно, видя все с высоты, он удивлялся невыдержанности и некорректности живого своего тезки.

Наверху послышался торопливый, встревоженный цокот каблучков. Голубое пятно отделилось от мрака, трепеща, навевая запах знакомых Добрининых духов, приблизилось к Алексею.

— Ты что, Алеша? Что случилось?

— А ничего… Все одно и то же: Алеша, Алеша… Какой я Алеша? Я же не тот Алеша, — заглушая стыд, проговорил Алексей. — Я хочу быть просто, понимаешь, просто собой.

— А ты и есть хороший Алеша, — прошелестело голубое пятно, все приближаясь, все ощутимее превращаясь в гибкую, нежную, скользнувшую под предательски потянувшейся рукой прохладным шелком фигуру девушки.

Добрина мягко отвела его руку, застучала каблучками по ступенькам вниз:

— Пойдем, я тебе еще кое-что покажу. Митко и Ангел, наверное, уже там…

Прежде чем он увидел эти диковинные растения с причудливыми, какие бывают лишь на морозных узорах, ветвями — живыми, растущими прямо на глазах, — он услышал музыку, а присмотревшись, понял, что ветви, то распрямляясь, то опадая, то воздеваясь вверх, подчинены мелодии, восторженным сильным или тихим, печальным звукам. Диковинные растения, напоминавшие то пальму, то иву, то ель, то березу, то совершенно невиданное дерево или куст, цвели цветами радуги, и сами ветви и стволы становились — тоже под властью музыки — то ярко-красными, то пронзительно-синими, то мягко-желтыми, то обретали зеленый, сверкающий изумрудами цвет.