Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

В приоткрытое окно столовой, где запах борща боролся с ароматом распустившихся роз, вдруг проник и заставил задержать поднесенную ко рту ложку прозвучавший холодком металла звук. Три коротких слитных щелчка Алексей разгадал мгновенно: шагах в пятнадцати трое зарядили автоматы, и три сухих металлических щелчка — вставленные ловкими движениями магазины с патронами. Сейчас — поворот кругом, почти невнятный пристук каблуков. И — конечно, как и у них, как везде на любой заставе, — грузные, редкие, как бы еще экономящие силу шаги очередного наряда.

Накормив, Стоян повел их в димитровскую комнату, и там, еще с порога, Алексей увидел на стене фотографию, словно переснятую из альбома их заставы. Болгарские герои-пограничники… Прицельные глаза из-под фуражек и пилоток. Как будто знали, что фотографируются навечно.

И высверком мелькнуло: точно такая же фотография висит и у них, в ленинской комнате, тоже как бы оставленная на вечную память, в каждодневный пример.

Значит, заставы породнились подвигами. Но как поразительно схожи заключительные строки послужных списков! Одни и те же, суровые и твердые, как шаги часовых, слова, что по-болгарски, что по-русски: гра́ница — граница, нощь — ночь, граната — граната, изстрел — выстрел, патрон — патрон, последен — последний, задержа — задержать, команда — команда, огън — огонь, рана — рана, съмрт — смерть, кръв — кровь, герой — герой, родина — родина… Одни и те же слова, как предначертание, как судьба тех, кому выпало встать лицом к чужому, недоброму миру и ощутить за спиной Родину. Но может быть, в этих слепящих автоматными очередями, зияющих бездной пропастей, хлещущих сокрушительными ливнями словах и есть смысл пограничной жизни, жизни на вечно тревожной тропе, которую — нет, не спроста! — на географических картах раскрашивают в красный цвет.

Но появилась еще одна дорогая и трогательная примета родственности, когда старший лейтенант Тодоров представил свою жену Николину, совсем еще молоденькую, застенчивую, как выяснилось, лишь несколько дней назад прибывшую «по месту службы супруга». Чем-то напомнила она невесту Лаврова — Веру. Не схожей ли жизненной ситуацией?

Пожалуй, даже задержание нарушителя так не взбудоражило бы заставу, как неожиданное появление этой самой Веры. Первым узнал о ее прибытии дежурный по контрольно-пропускному пункту ефрейтор Шитиков. Потом он рассказывал, что насторожили его не документы с приложенным к ним разрешением на посещение заставы — по части всех формальных тонкостей они выглядели безукоризненно, — его привела в совершенное смятение неописуемая артистическая внешность посетительницы, словно в живом своем воплощении она сошла с обложки журнала «Советское кино». На расстоянии ближайшей сотни километров от заставы подобных блондинок — как в песне — с глазами-озерами — никому не встречалось и не могло встретиться. О том, что очаровательная предъявительница документов обладает к тому же и незаурядным характером, Шитиков повествовал, потупив взор. Когда, наслаждаясь сказочной возможностью завязать личные контакты, он слишком откровенно долго рассматривал ее паспорт, сверяя оригинал с фотокопией, девушка, выхватив документ, смерила его таким взглядом, что Шитиков инстинктивно вытянул руки по швам.

— Я прошу немедленно доложить лейтенанту Лаврову, — мягко, но требовательно приказала похожая на артистку.

Вот тут-то все и открылось. Узнав о столь прекрасном задержании на КПП, лейтенант Лавров прибежал туда бегом. Дальнейшее не поддавалось пересказу.

— Вера, это ты? — вскричал лейтенант, находясь еще по ту сторону полосатого шлагбаума.

— Я, Слава, я, ну кто же еще? — отвечала Вера, делая шаг к последнему разделявшему их препятствию.

— Как же ты, Вера, каким образом? — все еще не веря глазам, как слепой, приближался к шлагбауму лейтенант.

— А самолетом, Слава. Села и прилетела.

Шитиков рассказывал, что, когда, шагнув друг к другу, они вдруг постеснялись при нем обняться, он взял автоматом «На краул» и отвернулся.

Через пятнадцать минут после прибытия незнакомки вся застава знала, что Вера невеста Лаврова, что прилетела она из Оренбурга, где заканчивает мединститут, и что пробудет на заставе всего два дня, а точнее — уже оставшихся полтора, потому что в понедельник ей опять на занятия. Пока в столовой лейтенант угощал Веру с дороги крепким пограничным чаем, кто-то из солдат догадался проникнуть в его холостяцкую комнату, окатить полы из ведра, протереть столы и стулья, ибо, пропадая на дежурствах дни и ночи, Лавров порядком запустил отведенную ему в офицерском домике согласно должности и званию жилплощадь. Кто-то успел даже водрузить в банку из-под компота букетик ромашек, неизвестно где раздобытых. Солдаты любили своего замполита, и им было не все равно, кто посягал, как бы выразился Шитиков, на суверенитет его души. Поэтому, когда он вышел со своей избранницей из казармы, предупредительно придерживая ее на ступеньках под локоть, десятки глаз прицельно ударили по ним со всех сторон из всех укрытий: «На свидание — самолетом! Вот это любовь!»