Владимир Глушаков - Цветение калины

— В милиции робил, да штоб не знали… — кивнула дородная Анастасия Мироновна районному следователю, посветлела с лица.

— Извините, я сперва подумал, что вы однофамильцы, — приложив руку к груди, легонько поклонился следователь. — За делами не сразу дошло поинтересоваться…

— За что извиняться-то, хлопче? — искренне удивилась Анастасия Мироновна. — От, помню, один раз на беседе зять (моя Надька за ним, домик у них в районе) набрехал на меня по-разному. Сдуру, конечно, потом, наверно, сам каялся… Ну а старший мой, Миколка, — он, сдается, душу за меня положил бы! — не стерпел и зараз же вызвал обоих, его и меня, на кухню. Заставил зятя извинения просить. Это как зараз помню. Ага, — Сквозь слезы улыбнулась Анастасия Мироновна, — он у меня такой…

— На пенсию Николая Трофимовича проводили недавно. Знаете, в торжественной обстановке.

— Сообчал в письме! — обрадованно подхватила Анастасия Мироновна, всхлипнула. — Дай вам бог здоровьечка!

— А много у вас детей? — уже от порога, держа в руке шляпу, почтительно поинтересовался следователь.

— Шестеро, мой человече. Трое — Миколка, Надька да Сонька — в Островецке живут, считай, с войны. Тамарка и Ваня добились аж в Минск. А молодший, Сергейка, заканчивает учебу на механика…

Вечером Дубровные семьей вышли к магазину, где обыкновенно делает остановку автобус: провожали в Минск Тамару с Игорьком.

Появление маршрутного автобуса в селе — едва ли не главное событие дня: видиборцев как магнитом к магазину притягивало. Разномастная людская толпа у крыльца в основном состояла из провожающих: стариков под хмельком, с затушенными окурками в уголках губ, женщин в сельмаговских телогрейках и надвинутых на лоб платках, постоянно прячущих нечувствительные к холоду руки в рукава, расхристанной сопливой детворы…

Отъезжающие — несколько девчат в шубах из искусственного меха, гладколицых, с выщипанными бровями, и три местных парня — держатся с напускной строгостью, чопорно и почему-то все время кривятся, будто стесняются своей броской непохожести рядом с родителями, которые до последнего держат в черных, изуродованных работой руках раздутые авоськи и саквояжи с салом, мясом, грибами, яблоками… Родители провожают детей в город, а так как за два выходных все говорено-переговорено, они только и знают, что улыбаются и ободряюще кивают своим чадам. У магазина, закрытого на висячий замок, — привычная маета ожидания, обрывки разговоров:

— А хоронить завтра будут? Я еще вчера с ним насчет подрубов договаривался…

— Теперь ничего не надо. Был и нету. А все, грешным делом, тянул во двор все, думал, надо… Житка наша!

— Хозяином был. Теперь такие выводятся. Со двора тянут, которые приезжие…

— Трофим Дубровный с ним связь держал из лесу, когда он тут за старосту был. В 43-м, когда обложили их в болотах, покойному глаз лещиной выхлестнуло, и Трофим пронес его на себе через все болото…

— Родство по Насте. Поэтому и Адама, бургомистра островецкого, нешто там подержали и отпустили.

— Эх, подкосил сынок родителев!

— Жалко хлопца: первое время, пока осядет вокруг этого случая муть, туго ему придется…

— Да-а. Ето не в городе, в деревне ты у каждой бабки на учете.

— Свет, что в городе делаешь? Не в дворничихах?

— Заколупал ты! На часовом наша Света. Тут бы топтала кирзачами навоз да патоку ведрами таскала домой, а так — в шубке, импортных сапожках, городская. Свадьба ж, забыл сказать, в ту субботу!

— Ну-у?! Свет, приглашай, пока не разладилось дело…

— Ги-ги-ги! Не пригласит — сами дорогу найдем.

— Вельми вы вумные теперя за папами да мамами, босотва, — одне вам хахоньки на уме.

— Наоборот, бабка, дурные: давно пора б намазать пятки в город. Была во одна Светка и та замуж выходит…

— Нужон ты, пустомеля, в городу! Как же, ждут тебя не дождутся тама…

— Эх и злющая ты, Харитоновна! Вот на тебе б я точно не женился; помню, старичок твой улыбался, когда помирал…

— Тьфу, смурод!

— Тише. Не ругайся с монополькой. Сергей сюда правится…

— Притих. Как кастрированный ходит. Интересно, успел он распечатать ту студенточку, которая клюнула на него?..

— Ты, Бахер, уже схлопотал раз по шее — сопи в тряпочку.

— Ага. Кто посопит, а кто еще и кровью харкнет…

Когда Сергей подошел к своим, толпа односельчан выжидающе притихла, наблюдая за ним, будто после того, что произошло прошлым вечером на Халимоновой вырубке, он должен был предстать перед всеми в некоем ином обличье — будто на его лице было отныне клеймо…