Сергей Соловьёв - Спасатель

— Он и предал?

И опять она смолчала.

— Так я и думал, — почему-то довольно сказал Виля и даже в ладоши хлопнул. — С него станется.

— Чему же ты радуешься, дурак? — удивилась она.

Стояли в воротах и казались очень маленькими отсюда. От леса все плыл туман.

— Все-таки ты офонарела, — подумав сказал Вилька. — Это нужно же, правда… найти себе… предмет.

Ганин сидел на кухне. Белый кафель блестел у него за спиной. На светлом пластике стола лежала стопка чистой бумаги. Ганин в раздумье покусывал шариковую ручку.

«Как обращаться к нему? — думал он. — Ну не Лариков же просто? И не товарищ? И не гражданин? Может, Андрей Николаевич? Нет. Это слишком ласково. Андрей?.. А, ладно, не в этом дело. Можно и просто — никак. А прямо…»

Ганин занес перо над бумагой.

«Я не только ненавижу и презираю тебя… — выплыло в голове. — Или «вас»?.. Нет, «тебя», конечно… «Презираю тебя и твою подлость… Нескладно как-то…».

Он смял листок и бросил в раковину. Попал.

«Вся твоя напускная страсть для того, чтоб досталась власть…» — опять начал он, но остановился сразу.

— Чудовищный бред, — перечитав вслух, удивился себе. — Страсть, власть… — Опять листок скомкал. Опять бросил в раковину. И опять попал.

Снова думал.

«Я молод, — вынырнуло в голове. — И свой позор еще как-то перенесу. Но за несчастье моих ни в чем не повинных родителей…».

Начал было писать. Остановился. Помотал головой.

— Я спятил.

Мял бумагу.

Остановиться он уже не мог. Снова писал чушь.

В комнату Ларикова проникал лунный свет. Прислоненная к стене, стояла картина. Лариков, одетый, лежал на кровати, заложив руки за голову, глядел в потолок.

Виля зажег свет в комнате. Отодвинул створку ширмы. Там стоял топчан.

— Мягкий, — отрекомендовал Виля.

Ася села.

— Мягкий, — подтвердила она.

— А я наверху, — сказал Виля и неопределенно показал в небесном направлении.

— Это где?

— Башенка у крыши, видела? Фонарем?

Ася покачала головой.

— Не важно. Свет тушить?

— Туши.

Свет погас. Сначала показалось очень темно, но вдруг опять все медленно обрело черты, призрачно осветившись теперь светом звезд и луны.

— Утро вечера мудренее, — предположил Виля.

И его Ася сейчас видела хорошо.

— Меня заодно проводишь, — неуверенно начал строить он планы — В военкомате у всех, видишь ли, любимую девушку требуют. Вместе с кружкой и ложкой. Может, ты за нее сойдешь.

Ася молчала.

«Ася, — продолжался кошмар на кухне Ганина, — жестокость и неблагодарность твоего поведения… Нет. Не поведения. А чего? Поступка. Какого?.. Ряда поступков последних дней…». — Черкал, вписывал, бросал., снова писал.

«Благодарность? Какая еще благодарность? Кому благодарность? Кому благодарность? Невозможно…».

Пялил глаза в противоположную стену.

«Родная моя, — предательски выплыло вдруг в голове, но он тут же спохватился. — Причем здесь это. Мать права. Где достоинство? Гордость моя где?»

Лицом искусственно твердел.

«Ты думаешь, меня обидела? Ха-ха-ха! Ты себе разбила жизнь. Я-то как-нибудь справлюсь. Слава богу, на ногах стою крепко… Господи, ну а ноги-то тут при чем?..»

Мозг истомлен. Тишина.

Встал. Подошел к рукомойнику. Полная раковина мятой бумаги. Чиркнул спичкой. Почти до потолка вспыхнуло легкое пламя. Лицо опалило жаром. Он даже не отстранился. Бумага мгновенно сгорела. Пепел он смыл водой. Вроде и не было ничего. Опять сел за стол.

Снова положил перед собой белый лист.

«Любимая…». — Ясно, до сердечного спазма, выплыло вдруг в мозгу, но этого он не написал. Лист оставался чистым.

Ася лежала на кушетке, закрытая до подбородка чьим-то старым пальто черного сукна. Сон к ней не шел. Глаза были широко открыты.

В небе светили звезды. В комнату струился их призрачный, но сильный свет.

Виля лежал на дощатом полу в башенке наверху. Стена была здесь только одна. Все остальное — стекла, забранные в деревянные переплеты. Сквозь переплеты — яркие на черном — звезды.

Виля тоже не спал. Думал. Кулак положил под голову.

Тихий дом. Лес и озеро. Небо. Звезды. Острова. Твердь и вода, окутанные туманом. Вроде бы даже и мироздания центр.

Привалившись к кафелю, сидел Ганин. Чистый лист лежал перед ним. Все слова ушли. В глазах стояли слезы.

Лариков лежал на подушке и глядел в потолок. Руки заложил за голову.

Звездам не было числа.

Выставив худые колени, Виля сидел теперь на железной площадке снаружи, у фонаря.

Сон ушел окончательно. Делать было нечего.