Семен Ласкин - На линии доктор Кулябкин [Сборник]

Про Клаву писали, что к большим высотам выходит. И уже не у станка была, а на профсоюзной работе. Письма короткие приходили — на длинные и времени нет. А все равно молодец: раз пишет — значит, хуже не стала.

После войны снова к станку пошла, тут ей лучше. В конце-то концов, не сама себя переводила в начальницы, так время велело.

А у Дуси собралась вся семья. Клава над ней посмеивалась, барыней называла. Еще бы! Свой дом, свои дети, свой муж. «А мой, — говорила, — видно, не родился. Молодая еще. Не погуляла».

Придет посидеть — гостинцев натащит. И Гале, и Юрику — вот вам, ребята, знайте наших, за теткой Клавдией не пропадет!

Так и теперь — то к Галине, то к Юрию поворачивается, других будто бы нет.

— Ну, артист, чего тетку ни разу в театр не взял?

— Приезжай, тетя Клава.

— И приеду. Я девушка легкая, помани — сразу явлюсь. Темпераменту да энергии поболе молодых будет, вон с Сонькой только клопов и давить.

— Ой, бесстыжая! — Дуся замахала руками на Клаву, но та засмеялась своей шутке, сказала с вызовом:

— Думаешь, я хуже Соньки в театрах пойму? Ого! Да я так за халтуру-то всех раздраконю — за голову схватитесь, умолять станете: «Пощади, тетя Клава!»

Огляделась вокруг, поискала кого-то глазами, удивилась.

— Серафима, а где Соня твоя?

— Побежала за фотоаппаратом, решила фотографировать, когда еще все вот так встретимся.

— Ишь ты! — похвалила Клава. — Это дело приветствую. Одни одуванчики собрались. Подует ветерок — и следа не останется.

В дверях опять прозвенело. Галина бросилась открывать, стало слышно, как кто-то обивает ноги, затем раздались голоса.

— Заходите, заходите, — говорила Галина, — мы вас, Александр Степанович и Ника Викторовна, давно ждем.

Ксана бросилась к деду. Он поднял ее, поцеловал, поставил на пол.

— Погоди, погоди, — прогудел мягко, доволен был, что так встретила. — Я с улицы. В снегу весь. Не забыла — и то хорошо.

Юра пробился к Кошечкиным, расцеловался с обоими, помог раздеться.

— Смотри, как ухаживает! — подкинула Клавдия.

— А мы не чужие, — напомнил Александр Степанович. Повернулся к зеркалу, поправил орденские колодки, усы раскидал, отодвинулся, дал место жене. — Именинник где? — спросил он, целуясь с Дусей.

— Телевизор глядит.

Александр Степанович пошел решительно в другую комнату, за ним Ника Викторовна и Дуся.

Сергей Сергеич подался к экрану корпусом, внимательно что-то смотрел.

— Привет ветеранам! — сказал Александр Степанович и потрепал Сергей Сергеича по плечу. — Как самочувствие?

Сергей Сергеич встал на минуту, расцеловался с родственниками и тут же сел на прежнее место, снова уставился на экран.

Кошечкины вышли. Дуся постояла за спиной Сергей Сергеича, раздумывая, не пора ли ему к гостям, но тот забормотал что-то, попросил не мешать. Ладно. Она вышла тихонечко, как и вошла.

…По хлябкой дороге шли войска.

Сергей Сергеич подтянул стул поближе, стал вглядываться в колонну.

Грохотали пушки. Огонь вспыхивал справа и слева. Земля поднималась дыбом. Нельзя было понять, откуда бьют немцы.

Грохот вдруг стих.

…Он шел. Винтовка, противогаз, скатка, — где это было? где? Нет, не помнит. Он шел. И шла рота. Полк. Корпус. Винтовка становилась все тяжелее. Давила на плечи. Тянула к земле. Шею натирала скатка…

Конца не было тем, кто в строю, колонна тянулась. Их перебрасывали на другой участок фронта. «Перебрасывали» — так назывались эти семьдесят километров. Сто семьдесят — так казалось.

Там они были нужнее. Этот двигающийся, измученный корпус должен был решить судьбу фронта. Подкрепление, свежие силы, говорили в штабе.

Они шли. Сначала была усталость. Тупая, бездумная, когда ты не в состоянии понять, что заставляет тебя идти дальше. Не упасть. Не свалиться. А если валишься — тут же подняться и идти снова.

Потом появилась легкость. Идешь и не чувствуешь тела. Ты вроде птицы. И только где-то блуждает мысль: на привале нельзя ложиться — не встанешь.

Он открывал глаза, натыкаясь на шагающих впереди, и начинал понимать, что спит на марше. Все спят. Идут ноги. Плечи держат винтовку и скатку, а мозг спит. И только часть мозга, таинственный уголочек, прислушивается к приказам.

На переправе им дали десять минут. Это — лечь и подняться. Тому, кто остался стоять, не ложился, — было легче. Тот, кто лег…

Разбудить спящего было невозможно. Спящих переносили в воду: голова на суше, ногами — в реку. Люди не просыпались.

Их не разбудил даже обстрел переправы, жуткий грохот слышался сквозь сон, все это вспомнил он лишь в госпитале.