Юрий Красавин - Хорошо живу

До войны жили они в Новгороде, имели там свой дом. Во время одной из бомбежек дом сгорел, а сама Клава после двух лет скитаний в оккупации вернулась к себе на родину. Вернулась она с надеждой, что муж шлет сюда письма, но от него вестей не было больше года.

Клава с детишками наголодалась и с собой не привезла ничего, кроме кое-каких тряпок. На другой же день она вышла на работу в надежде получить аванс — авось посодействует в этом жена двоюродного брата. Выдала ей Васена полмешка ржи, а несколько дней спустя послала на лесоразработки под Конаково.

Перед отъездом плакала Клава в голос: мальчишки были в болячках от перенесенного голода, а младший болел корью. Умоляла она председательшу послать кого-нибудь другого:

— Как я детей оставлю, Васена Степановна! Разве мне мало горя и так?

Та стукнула тяжелым кулаком по столу:

— Хватит реветь! Поедешь ты, больше некому! — И уже мягче добавила: — Нынче не бабы мы, Клавдия. Время такое, что все мы должны стать мужиками. А ты мокреть разводишь, разжалобить меня хочешь.

И Клава уехала.

Васена каждый день шастала по полям: не подсохло ли где. Наконец скомандовала:

— Ну-ка давайте, пахари, на Спасские платки.

Спасские платки — поля на взгорье, там всегда раньше подсыхало.

Провожали нас всей деревней. Как тронулись мы, широко перекрестилась Васена на белый росточек колокольни над дальним лесом, сказала громким и сердитым басом:

— Ну, господи благослови!

И так неожиданно прозвучало это в устах Васены, не признававшей ни бога, ни черта, что все поневоле заулыбались.

Провожали каждого пахаря бабьи глаза и словно заново видели их. Колька Татьянин — этот плечистый, и руки у него что у доброго мужика. Толька Приезжий хоть и не плечист, но жилист, вытянет. Васька Мокеев да Костяха Крайний тоже крепкие парни. А вот Ванюшка-то Егоров мальчишка еще, да и Колька Шурин тоже. «Эх, ребята, ребята!»

В первый день напахали мы немного: сыра земля. А на другой день подняли нас с рассветом, и ходили мы за плугом до заката солнца. Так же и на третий день, и на четвертый.

В один из этих сияющих весенних дней у Васены умерла от скарлатины пятилетняя дочь. Занятая по горло делами, Васена слишком поздно повезла ее в больницу.

В этот страшный день в доме председательши было тихо. Не слышно ни рыданий, ни причитаний. Притихла и вся деревня. А сама Васена пришла в правление и, как всегда, занялась делами. Зашедшие бабы начали было сочувственный разговор, но она оборвала их:

— Это мое, не колхозное, потому и нечего обсуждать.

«Железная», — решили бабы.

Никто не видел ее слез, только почернела она лицом, так что страшно было глянуть. Иногда уставится немигающими глазами в окно и сидит так долго, не шевелясь. Тогда все заходящие в правление значительно переглядывались и качали головами: «Лучше бы она плакала. А так недолго и рехнуться».

Девочку похоронили, и прямо с погоста Васена зашла на поле, которое пахали. Мы только что сели перекурить. Неподалеку паслось стадо, и пастух подсел к нам.

— Мужик идет, — сказал Костька Крайний, завидев председательшу, и мы все разом бросили окурки.

— Как дела, парни? — спросила она, подходя к нам.

Голос у нее был глухой, хриплый.

— Лошади вот устали, — ответил я за всех. — Мы дали им отдохнуть.

— Лошади ночью отдохнут. Каждая минута дорога.

Мы тотчас встали, отряхнулись.

— И ты тут! — сказала Васена пастуху. — Мне с тобой, кавалер, поговорить надо. Ну-ка, отойдем.

Они пошли к стаду — здоровяк пастух и, вровень с ним, такая же широкоплечая Васена. Она на ходу что-то стала говорить ему, энергично рубя кулаком воздух.

Мы переглянулись. Ситуация была ясна: последние ночи пастуха видели за гумнами с дояркой Дуськой. Бабенка она веселая, мастерица ругаться через улицу, уперев руки в бока, охочая попеть да поплясать. У нее трое детей, муж исправно пишет с фронта…

Васена с пастухом остановились невдалеке, и, слышно, она повысила голос. Ветром относило к нам обрывки ее гневной речи: «бесстыжими глазами», «ряшку наел», «боров толстый»…

— Мужики на фронте, а ты ихних баб обгуливаешь! — выкрикнула она напоследок. — Я тебя, симулянта, живо на фронт отправлю!

Она резко повернулась и пошла к деревне, а пастух как побитый вернулся к нам, сказал уныло:

— Это не баба, а конь…

В тот же день Васена вызвала зачем-то Дуську. Чтобы никто не мешал разговору, всех из правления выпроводила. Через некоторое время та выскочила распаренная, с красными, наплаканными глазами.