Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Долго еще плутал я по коридорам, пока нашел каюту с надписью «Старший помощник».

Невысокого роста, белокурый Тин Тиныч (имя я узнал, конечно, позднее — Валентин Валентинович) окинул взглядом мой новый костюм и спросил не очень любезно:

— Что вам?

Видимо, он принял меня за кого-то другого. Я предъявил предписание из отдела кадров базы, в котором было сказано, что такой-то направляется матросом на РТМ «Катунь». Прочитав это, старпом обрадовался мне, как родному брату:

— Ну наконец-то еще один! А то хоть вой — некому работать. Чего они там в кадрах волынку тянут? — спросил меня строго. — Сегодня отход, а еще и половины команды нету.

— Мартов у трапа просит смену, — ляпнул я.

— Вот ключи от каюты, кладите вещи и — вахтенным к трапу!

Я трухнул по-настоящему. Леший тянул меня за язык! Уж никак не ожидал, что вот так сразу за дело. Думал, дадут осмотреться, привыкнуть, прежде чем запрягут. Лихорадочно стал искать спасения, промямлил:

— Понимаете, мне очерк надо успеть сдать. Пока не отошли.

— У меня нет должности журналиста, — отрезал пути отступления старпом. — Верно, Эдик?

Маленький паренек, смуглый, с густыми бровями (потом я узнал, что это рефмеханик), неопределенно улыбнулся. Видимо, из природной деликатности: и старпому хотел потрафить, и меня не обидеть.

— На вахту! — неумолимо закончил нашу дружескую и теплую встречу старпом.

Спас меня капитан. Он появился за спиной у меня, как ангел-хранитель.

— Ладно, с завтрашнего дня назначишь его, — сказал он Тин Тинычу. — У тебя там внизу гулянка идет, женщин на судне больше, чем матросов. Наведи-ка порядок.

Капитан был хмур.

Я поспешил улетучиться. За спиной недовольный голос Носача бухал в переборки каюты:

— Как у тебя с документацией? Судовая роль заполнена? Сколько матросов еще не прибыло? Старший трал-мастер появился, нет?

В жилой палубе, где, говоря дореволюционным языком, живут нижние чины, нашел я номер своей каюты. Открыл ее и остановился в дверях, так сказать, на пороге новой жизни. В этой каюте — один шаг шириной и три длиною — мне предстояло прожить шесть месяцев. Теперь это мой родной дом. Каюта, между прочим, хорошая. Светлая, с умывальником, с зеркалом над ним, с двухъярусной койкой, с красным диванчиком, со столиком, покрытым светлым пластиком, как и стены каюты, с кондиционной установкой для охлаждения или подогрева воздуха и даже с идиллической картинкой над столиком. С чемоданом в руке перешагнул высокий порог. Выглянул в иллюминатор, перед глазами порт. У борта судна разгружались машины с промвооружением, звенел кран, ругался вахтенный у трапа.

Странно все же. Погрузкой занималось человек пять-шесть, и я думал, что на судне больше никого нет, а тут за переборками с обеих сторон слышны песни, хохот, звон гитары. Пока шел по коридору, встретил нескольких девушек с парнями. Лица красные, распаренные. Провожающие, что ли?

Я сидел на холодном и скользком диванчике и слушал топот на палубе — она как раз у меня над головой. Вот потащили волоком цепь, прямо по мозгам. Пробухали шаги. В водолазных галошах на свинцовой подметке, что ли, он прошел? Веселенькое дело! Шесть месяцев вот так будет!

По коридору прошла шумная компания, кто-то хвастливо говорил:

— С Носачом в прогаре не будем. Он Атлантику как свой огород знает.

— Молотить заставит — спина просыхать не будет, — отозвался другой голос.

— Не дрейфь, — сказал первый. — Зато на пай тыщи две с половиной. Уродоваться, так знать за что.

— Носач всегда дает матросу заработать, — вставил третий. — Он на экономические показатели жмет. Верняк.

Взвизгнула девица, раздался звонкий звук пощечины и обиженный голос:

— Ты чего, недотрога! Я же ухожу. — Голос набирал высоту и злость. — Ты тут... на танцульки бегать будешь, а я там уродоваться! Тебе только боны!

— Хватит, старик, не рви себе душу, — сочувственно сказал кто-то, и компания завернула за угол коридора.

Слышимость здесь, конечно, отличная, как в милых сердцу блочных малометражных квартирах. В доказательство этой мысли в соседней каюте кто-то запел под гитару, запел будто у меня над ухом: «Рыбак уходит на путину, и чайки плачут за кормой...»

«Как же так?—подумал я. — На погрузке матросов раз-два и обчелся, а тут каждая каюта гуляет».

Взял фотоаппарат и пошел на палубу запечатлеть погрузку. Раз уж рейс начался, надо все зафиксировать на пленку.

И первый, кого увидел, выйдя на палубу, был Чиф! Песик деловито обнюхивал замороженные туши баранов, сваленные друг на друга.