Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Но он же моложе меня. Кто поверит?

— Ничего, Особая, дескать, у тебя страсть. Ничего. А без жениха они тебя затреплют, офицеры. Готовьтесь к свадьбе… увидишь по ходу дела — устрой свадьбу, да настоящую. Учись драться с врагом всеми мерами, дорогая моя! Играй! Ну-ка, покажи, как ты ненавидишь!

Лицо Татьяны вдруг дрогнуло, посинело, губы затряслись.

— Я ненавижу… я ненавижу их!

— Кого?

— Всех их… фашистов!

— Молодец! Выйдет дело, — успокаивающе произнес Громадин. — Но эго ты сказала искренно, а надо играть. Ведь не бухнешь же ты им прямо в лицо: «Я ненавижу фашистов». Ты «фашистов» держи в уме, а говори «большевиков». Поняла? Вот это будет игра. Ну, иди. Утром встретимся.

Татьяна не спала.

Всю ночь лил дождь, Он лил заходами: стихнет и вдруг снова примется, хлеща потоками по крыше блиндажа. Таких заходов она насчитала четырнадцать, и ей казалось, что на улице настоящий потоп: несколько раз слышала, когда дождь стихал, как у выхода землянки кто-то плескал водой и однажды даже крикнул: «Егор! Рой канаву, не то утонет наш генерал». А генерал лежал на своей широкой кровати, тихо посапывал, словно держал в зубах трубку, стараясь распалить ее.

Татьяна осторожно, чтобы не потревожить Громадина, переворачивалась с боку на бок на постели эа занавеской или вставала, садилась на табуреточку, все думая о том же, о чем думала и весь вечер.

Германия? Что такое Германия?

Татьяна представила себе, что там все люди такие же, как Ганс Кох.

«Как он тогда мне показывал коронки от зубов… золотые, платиновые! Как восхищался! Убьет человека, стащит коронку с зубов и к себе в коробочку, фу-у-у! У меня и сейчас тошнота, а он радовался. Лишь бы нажить золото, вещи. Убить человека за вещь? Можно. Уничтожить свою мать за золото? Можно. Кох однажды, хвастаясь, чуть не пел: «Музыка!.. Золото — вот музыка». Коля мне говорил: «Капитализм посеял…» Что? Ах, да, скверну на земле. Так вот она какая, скверна! И еду я в Германию, а там мне надо играть, как сказал генерал. Играть и догадываться. Ну, например, «пойдут под нож». Почему? Помоги мне, Коля. «Свадьба или чума», — вспомнила она слова Громадина и рассмеялась. — Какое чудное сочетание слов: «свадьба или чума»!»

Так, не разгадав намека Громадина, она на заре и заснула. Но вскоре, разбуженная Васей, проснулась. Генерала на кровати уже не было, а через маленькое окошечко в блиндаж било светлое, омытое дождем солнце. Вася, одетый в костюм немецкого лейтенанта, был необычайно суетлив и весел.

«Мой жених!» — мелькнуло у нее, а Вася уже говорил ей о том, что следует надеть то же самое платье, в котором она ездила к Кишу, ту же шляпу, те же туфли и перчатки; что она бежала с Поволжья, жила в Баронске, переименованном потом большевиками в Марксштадт; что с Васей они встретились совсем недавно.

Она оделась, посмотрела на свой уголок, завешенный простынями, на кровать генерала, на стены блиндажа и, отвесив низкий поклон, не в шутку сказала:

— Ну! Прощайте!

У блиндажа стоял тот же тарантас, запряженный теми же серыми рысаками, и на козлах сидел тот же Петр Хропов, но в простом крестьянском одеянии. На задке тарантаса привязаны чемоданы, ящик для красок и какие-то свертки.

— А это что? — спросила Татьяна, показывая на свертки.

— Да ж картины, ваша милость, — по-крестьянски окая, улыбаясь во все лицо, ответил Петр Хропов.

— Хоть бы показали мне их! Ведь они не мои. А каждый художник рисует по-своему.

— Не разберутся, Татьяна Яковлевна, — ответил Вася, помогая ей переступить дождевую лужу.

В эту минуту из блиндажа Гуторина вышли генерал и комиссар. У Громадина лицо пасмурное, помятое, испещренное резкими морщинами: казалось, он перед этим плакал в неутешном горе. Знал он, на какое опасное дело едет Татьяна, и по-человечески ему было жаль ее. Но ему было известно: в военном деле, как и во всяком, отступать нельзя. Подойдя к Татьяне, сказал:

— Все инструкции у Васи и Петра Ивановича. Они в пути вам, Татьяна Яковлевна, все перескажут. Ну, поцелуемся! — Они поцеловались, и Громадин строго крикнул: — Пошел! Пошел! Нечего топтаться на месте! А впрочем, — уже улыбаясь, спросил он Татьяну, — догадалась, почему под нож?

Она неожиданно даже для себя произнесла:

— Снимаетесь вы отсюда.

— Кто сказал?

— «Под нож», — уже задорно, радуясь тому, что отгадала тайну, и видя по глазам Громадина, что это так, сказала Татьяна.

— Молодчина! А теперь в дорогу. Петр Иванович, и ты, Вася, без нее не приезжайте ко мне. Повешу! Поняли?