Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Тронемся, — и, повернувшись к Иголкину, добавил: — Я-то вернусь. Провожу немного и вернусь: завтра ведь, в семь ноль-ноль, надо гостей встретить.

И когда чуть стемнело, колонны двинулись по той же дороге, по которой утром умчались рысаки, увозя Татьяну, Петра Хропова и Васю.

Впереди шли те, «принужденные», под командованием Масленицы, за ними тянулись пушки, за пушками, как река, колыхались остальные отряды.

Часа полтора тому назад Громадин вызвал к себе Масленицу, сказал:

— Тебе управлять «принужденными», и тебе же с ними встретить первый огонь. Верю в тебя: не дрогнешь, умрешь за родину.

Ровно в десять вечера голова колонны вступила в деревушку на пригорке, где разместился штаб полковника Киша, и первыми в школу вошли Громадин, Гуторин, Пикулев, Яня Резанов, за ними четыре бойца, вооруженные автоматами.

Киш встал перед генералом, стукнул каблуками, но тут же тревожно улыбнулся, видя, как тот положил руку на телефонный аппарат. Киш на венгерском языке сказал:

— Не понимаю, генерал, почему такая охрана? Ведь нейтралитет?

Гуторин, немного знавший венгерский язык, перевел слова Киша примитивно и просто.

— Нейтралитет, нейтралитет! — ответил Громадин и покачал головой, как бы говоря: «Убивать не собираемся», — затем подал руку полковнику.

Киш успокоился и стал смотреть в окно. Так они все минут двадцать сидели молча, следя за тем, как движется по улице что-то серое, колыхающееся. Под конец полковник с возмущением сказал:

— Ведь это не тысяча… а больше! Гораздо больше!

— Чего эго он? — спросил Громадин Гуторина.

— Говорит, тысчонка-то больно большая.

— А-а-а! Такая она у нас, — Громадин, посмотрев на часы, проговорил: — Уж двадцать семь минут, как мы вступили в деревушку. Большая часть прошла по улице. Та-ак, комиссар. Ты, Яков Иванович, веди, а вы, комиссар, командуйте. Благословляю. Рушьте по дороге все. Я встречу «гостей» и перелечу к вам. Найду. Да-а. Кстати, захватите-ка и этого молодчика с собой: потом благодарить нас будет, а здесь гитлеровцы завтра же ему голову отвернут. Нам же он пригодится: знает военное дело. И еще: венгерцы-то стоят там, у березовой рощи? По пути вам. Разоружите-ка их, товарищ комиссар!

Кони, промчавшись рысью километров двадцать пять — тридцать, приостановили бег и пошли вразвалку, роняя густую пену. Когда они неслись по проселочной, колеистой дороге, было не до того, чтобы смотреть по сторонам: Татьяна все время крепко держалась рукой за обочину тарантаса — как бы на ухабах не вылететь из него. Однако и при такой езде она отметила в своей памяти, что они миновали две выжженные деревушки, два или три раза объезжали раздробленные танки. А вот теперь, когда кони пошли вразвалку, земля, как бы нарочно, открыла свои раны: обмытые дождями скелеты в канавах, на пригорке свежее кладбище, покинутые окопы-кувшинчики, леса, изуродованные артиллерией, глубокие воронки — страшные глазницы, высокую полынь, лебеду на полях.

Проехав так по израненной земле километров пять, Татьяна вдруг увидела, как из зарослей полыни, озираясь, выглянули старик и старуха. Одежда на них оборванная, волосы растрепанные, глаза отчужденные. Выглянув, они снова принялись что-то искать в заросли полыни.

— Петр Иванович, да что же это такое, — обратилась она к Петру Хропову, — сумасшедшие?

Тот сидел на козлах, согнув спину и опустив руки. По согнутой спине и по опущенным рукам было видно, что ему очень тоскливо. От ее голоса он вздрогнул, но не сразу ответил: некоторое время раскачивался, затем повернулся, посмотрел в лицо Татьяны грустными глазами и глухо проговорил:

— И какого чорта они полезли на нас, фашисты?

Сколько раз Татьяна слышала эти же самые слова — от колхозников, от партизан, от генерала Громадина, — и всякий раз они волновали ее! Да! Зачем полезли? Что им надо? Надо вот это — посеять смерть на земле и чтобы по полям и лесам бродили сумасшедшие?

— Ослы! — так же глухо закончил свою мысль Петр Хропов.

— Ослы-то ослы, а вон какой пожар зажгли! — вмешался Вася, тоже с грустью посматривавший по обе стороны дороги.

— Людей много пропадает. Простых, — как бы не слыша его, продолжал Петр Хропов. — А простой человек, будь то немец или француз, не виноват. Развратили их.

— Вас-то не развратили? — негодующе возразила Татьяна.

— Меня? И меня бы могли развратить, и вас бы могли. Но нам дали лучшую науку — без ржавчины, воспитали нас на самых высоких принципах, а тех — на звериных. Психоз.