Федор Панферов
Бруски
Книга четвертая
Кирилл Ждаркин проснулся чуть свет.
Вчера, поздно ночью, он вернулся с гор, куда ездил для проверки разведочных бригад. Устал. И, приняв горячую ванну, лег в постель и уснул, оборвав разговор со Стешей на полуслове. Он еще слышал — она говорила что-то такое о своем «особом положении», о том что «дни приближаются», что «к ним надо готовиться», но через несколько секунд уже спал, «как камень». А сегодня — только что дрогнули зори — Кирилл открыл глаза и потянулся, чувствуя во всем теле наливную бодрость. Высвободив из-под одеяла руку, он посмотрел на нее, жилистую и мохнатую, и даже сам удивился: на фоне голубого, нежного одеяла рука была слишком огромна и груба.
— Экая! Страхила, — прошептал он, любуясь крепким запястьем, и стиснул кулак. Ногти врезались в ладонь, будто шипы. — Значит, готов, — решил он и хотел было подняться, но в окно брызнули лучи солнца и зашарили по стенам, по потолку, разрисовывая их трепетными бликами. Блики то гасли, то вновь загорались — бурно, ярко, вот-вот взорвутся… и нет комнаты, нет стен, есть одно — пылающий солнечный костер. «Здорово! Ну и здорово!» И Кирилл почему-то вспомнил, как маленький, украдкой от отца, забирался на соломенную крышу сарая, прятался там от зябкого ветерка и подолгу просиживал на солнце, мечтая о чем-то еще совсем неоформленном, неясном, но зовущем. А кругом, как брага, бурлила весна: с ревом мчались с гор потоки, напевая свои тревожные песни — песни земли; хлюпая и чавкая, пыхтел пропотевший снег: наперебой заливались взъерошенные скворцы, и где-то за гуменниками мычали отощавшие за зиму коровы, — все это сливалось, в один торжествующий гул, резкий, громогласный, молодецкий.
Было хорошо, как хорошо и теперь лежать в постели, ни о чем не думая, лишь наблюдая за солнечными бликами… Но на воле пробуждался день. Сначала он завозился, недовольно повизгивая, будто щенок, но вот он забормотал, затарахтел: мимо окна с грохотом промчались грузовики, прогремели гусеничные тракторы, где-то захаркал экскаватор, где-то кто-то затянул песню, но тут же оборвал ее, очевидно устыдясь… и день, расчистив себе путь, весело зашагал по земле.
— Вставай! Эй! Не лежи на перекрестке дорог, — тихо и насмешливо проговорил Кирилл, затем вскочил, оделся и подошел к кровати, где спала Стеша.
Она спала вольно, раскинувшись. Одеяло с нее сползло и лежало на полу, на коврике, будто кем-то небрежно брошенное для украшения. Из-под взбитой ночной сорочки выделялись обнаженные ноги. Они были в легком загаре, покрытые пушком, не тонкие — лядащие, а скорее полные, мускулистые и женственно красивые. Одно плечо тоже было обнажено… да и вообще казалось — Стеша лежит нагая: лучи солнца, падая на нее, рассыпались по всей постели, и сквозь тонкую розовую сорочку резко обрисовывались очертания тела. А она спала, ничего не слыша, и спокойно дышала. Дышали ее груди, сильные, назревшие груди матери, дышали синие жилки на шее, на висках под мягкими кудерьками, дышали руки с ямками на локтевых сгибах.
— Стешка! — позвал Кирилл, еле шевеля губами, и, затаив дыхание, несколько секунд всматривался в нее, радуясь тому, что вот она — такая освобожденная — вся принадлежит ему, как и он весь принадлежит ей, что между ними нет и тени подозрения, недоверия, что они с каждым днем все нежнее и бережнее относятся друг к другу. — Стешка! — еще раз, еле слышно, позвал он и согнул было колено, намереваясь припасть к ней, и задержался. «Что ты? Маленький, что ль? Пусть спит», — упрекнул он себя, хотя ему непреодолимо хотелось, чтобы она проснулась и, как всегда по утрам, пожурила бы его за то, что он так рано поднялся, и поцеловала бы его огромную ладонь… И уже не в силах сдержать себя, он нагнулся над ней, желая обнять ее, но Стеша дрогнула, будто от испуга. Сначала она дрогнула еле заметно, как зыбь на реке. Но вот в ее теле появились какие-то внутренние толчки, а полуоткрытые сочные губы зашевелились и даже изогнулись. Так они изгибаются у нее, когда она чем-нибудь недовольна, но не хочет об этом говорить. «Ну вот, видишь, не могу же я оставить тебя одну в такой тревоге», — и, неожиданно найдя оправдание своему поступку, Кирилл качнулся к ней. Ноздри у него раздулись, сильная шея выгнулась, а сам он — глыбистый и огромный — упал на колени, сминая небрежно сброшенное одеяло.
— Ты, Кирюха? — сквозь глубокий сон проговорила Стеша и, вялая, вскинула руки.
Читать дальше
Это песня человечества, песня трудящихся!
Песня, которая призывает всех к лучшей, если не к идеальной, жизни.
Людям известны две формы общественного сосуществования людей (как наций, как народов) - это капитализм и коммунизм.
Но капитализм, как известно - это власть капиталла. И мы уже на собственном опыте в достаточной мере смогли убедиться в пагубности взаимоотношений, основывающихся и строящихся на основе "выгоды", на основе как-будто бы равноправных отношений сторон в "договоре". При таких отношениях жулики всех мастей, как говорят, "спаиваются в смычку" во всех сферах и на всех уровнях, и при этом "спаивают" буквально всех вокруг себя, по принципу: "кто не с нами, тот против нас". При этом, всех кто против, безжалостно подавляют. В такой системе все "работают" на "бабло", все стяжают резаную бумагу. Всё вокруг рушится и это разрушение не может остановиться, никто не может сказать "хватит", никто не может выйти.
" Бруски " - песнь трудящихся.
У капиталистов тоже есть своя песнь: "Атлант расправил плечи ". Песнь несомненно гениальная. И главные герои показаны, как люди несомненно творческие и стремящиеся к лучшей жизни, и стремящиеся к такой жизни не только для себя, но, несомненно, для всего человечества.
Эти две песни (коммунизма и капитализма) показывают людям направление для движения, векторы развития. Призывают идти за собой.
Но что характерно, песнь капитализма сама изобличает свой путь, свое направление, свой вектор. Сама показывает, что творческим людям нет там места. Что мечта осталась мечтой, и была вынуждена удалиться, оставив место хаосу и ужасу, порожденному распоясавшимися тупыми жуликами, стремящимися жить за счёт окружающих их людей, т. е. нещадно эксплуатируя, разворовывая, разрушая. И несмотря на гениальность этой песни, мечта оказывается призрачной, скрытой в дымке далекого ущелья.
А что же песнь коммунизма? - Она торжествует! Она сбылась! Она - вот она - есть, существует, призывает всех к радости в труде, к радости в творчестве, к радости общения всех со всеми, к радости совместного труда на благо друг друга. Блаженны дающие! Когда все друг другу дают, никто не имеет нужды, не имеет слез, не имеет страха смерти от недостатка необходимого.
Эта песнь ясно показывает - что правильно, а что неправильно, открывает мерзость и красоту, вдохновляет.