Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Дальние деревья стояли в тумане, ближние проскакивали за спину с обеих сторон дороги, на мгновение вырастая в полный рост и уступая место другим, а за ними, как на медленно вращающемся круге, торжественно и лирично, будто бы часть гигантской декорации, проплывали крытые белым шифером дома, вспаханные с осени земельные нарезки цветочных плантаций совхоза «Горный садовод» (отсюда Бинде везли гвоздики), садовые дорожки яблоневых массивов, снова поле с прошлогодними стогами сена, заботливо укрытыми сверху полиэтиленовой пленкой — еще недавно немыслимой, а сейчас пленки много, — «большая химия» не подводит.

Неохотно отставали серебристые опоры высоковольтной линии. Она тянулась из тумана в туман — от самых дальних гор и до горизонта. Обгоняли двух ребятишек, мчавшихся на трескучих мопедах, привыкли ребята к холоду, рубахи пузырем от ветра, мелкий дождь в лицо, а им ничего — им дорога кажется шире и длиннее. В детстве всегда она такой кажется, а еще и заманчивой, ждешь чего-то удивительного за каждым новым километром и поворотом, а повзрослеешь, уже никаких тайн не оставляет ни дорога, ни многое другое — все четко становится на свои места, но иногда проступают сквозь придорожный изменившийся со временем пейзаж желанные видения давно минувшего и полузабытого — и эта вконец обмелевшая степная речка, мелькнувшая из-под короткого моста, видится тебе вновь полноводной, летом в запрудах светлая ледяная с гор вода, а шершавые каменные валуны горячи от солнца, как глиняная стенка тандыра — круглой печки — во дворе у мамы, где пекутся вкусные лепешки; и эти растопыренные, воздетые к серому небу куцые кроны толстых карагачей вновь, как в теперь уже далеком детстве, становятся стройными деревцами; люди постарше, из старожилов, знают: их сорок пять — сорок пять карагачей, посаженных «девяткой» вдоль берега в честь Девятого мая сорок пятого победного года — «девятку» видно с предгорий, а за карагачами двухэтажное здание с деревянной лестницей на второй этаж и редкостной в этих краях красной черепичной крышей, над которой полощется выбеленный солнцем и промытый дождями флаг — бывшее правление колхоза, а сейчас, кажется, ветлечебница. Коновалова это здание не заинтересовало — эка невидаль для него, но, будь они знакомы подольше, Нея непременно бы пошутила, быть может и не совсем удачно, что фамилия Коновалова имеет к этой лечебнице самое прямое отношение.

На спуске проскочили треугольный знак справа дороги. Фигурка животного, показалось Нее, была нарисована на знаке. Она никогда не обращала на этот знак внимания, а тут — на тебе, силуэт оленя, кажется, но откуда бы здесь оленям взяться — не заповедник же.

Нея засмеялась.

— Знаете, что вспомнила? — Она не хотела называть Коновалова по имени-отчеству полностью, чтобы не старить его, а называть по имени не решалась. — Однажды, года два назад, тоже в марте, дочка показывает на такой же олений знак и спрашивает: «А олень р о г а е т с я?» Не бодается, а именно — рогается! Смешно!

Нея утаила от Коновалова начало дочкиного вопроса. «Дядя Саша», — спросила тогда дочка.

— Что ж, дети удивительно чувствуют слово, его изначальный смысл, — не улыбнувшись, сказал Коновалов. Нея заметила, что он уловил ее недоговоренность и вроде как бы ждет от нее, пояснит ли она дальше что-нибудь или не пояснит.

И у нее сердце упало, когда он вроде бы безразлично, а скорее всего действительно безразлично, просто приличия ради, чтобы как-то продолжить разговор и не молчать, спросил о погоде:

— А погода хорошей выдалась т о г д а?

«Ну, раз о погоде, значит, вот и тупик», — созналась себе Нея.

— Теплой выдалась.

Он кивнул удовлетворенно. Две белохвостые сороки, проваливаясь в мокром воздухе и поднимаясь одна над другой, низко перелетели дорогу, обогнули влёт придорожные тополя. За тополями шли чуть ли не до самых предгорий яблоневые сады. Их светло-коричневые стволы и ветки были особенно гладки. Отдельными семейками готовились расцвести через неделю-другую побеленные по колено вишенки. Умчался за спину ненавистный кирпичный домина садового сторожа, с редкой оградой. На деревянных кольях торчало несколько глиняных горшков. На крыше дома красовалась новейшей конструкции телеантенна, в ограде и за ней бродили мокрые куры. Двое компаньонов Зарьянова что-то ладили у сарая, третий на корточках возился с паяльной лампой. Нея успела разглядеть тусклый блеск стекольных ячеек — готовились к пересмене рамы для парников.