Владислав Владимиров - Закон Бернулли

«Волгу», новенькую, еще и двух тысяч не прошла, увели как в анекдоте. Когда и кто — поначалу гадать казалось бессмысленным, но что зимой, это уж точно. Гаража не было, машина стояла, как водится, под окном, затянутая старым брезентом, а закапало с крыш, подошла пора ездить без опаски, распеленал он эту движимую собственность и в общем-то не удивился, увидев вместо своей «Волги» таксистский рыдван с фантастической надписью «500 000 км без капремонта».

Сын похохатывал сдержанно на изумление дотошному следователю и жадно любопытствующим соседям — верно говорят, что любопытство родилось раньше приличий. Аля ахала и возмущалась, Юрка тоже ей вторил, а ему было все равно. «Черт с ней, — сказал он Косте примиряюще, — будем, когда надо, ездить на твоей. Я всегда говорил, что «Жигули» куда лучше!»

Но вездесущий Матвеев, прознавший об уводе скорее всего со слов прикатившего из долгой американской командировки Усманова, деликатно нажал с обкомовских высот на медлительного полковника Клюева, и жуликов нашли с неимоверной, почти сказочной быстротой, вызвавшей у редактора Марьина (опять же информация Усманова) приступ легкой восторженности и желание дать сорок строк под рубрикой «Происшествия», на что согласия дадено не было, — приходилось лишь удивляться, сколько знакомых и незнакомых людей втягивалось в орбиту этого казусного и, как изволил выразиться Усманов, нетипичного случая. Наконец машину целехонькой вернули откуда-то из-под Чирчика или Чимкента, а история постепенно забылась, как обычно забываются почти все истории, и, слава богу, теперь уже никто о ней не вспоминал, кроме него да еще дальнего соседа, кажется, по фамилии Сунчило — тот со дня на день ожидал взлома злоумышленниками своего железобетонного гаража, прочностью не уступающего маннергеймовскому доту. Страхи и заботы дальнего соседа его ничуть не волновали. Скорее по привычке, чем из необходимости, смотрел он по утрам в окно на знакомое место, где «Волга» стояла на приколе и где уже никто не посягал на нее который год, и ездить на ней тоже не хотелось.

А вот Николов поглядывал на «Волгу» с легким, знобящим вожделением, и, по всей вероятности, придется машину продать ему. Нет, зачем же продавать? Надо просто отдать Николову, а всем объявить, что продал. Сложная вообще ситуация: и так плохо и эдак. Если продать — удивятся: к чему ему чужие деньги, своих — куры не клюют. Если отдать, тоже скажут: ну вот, очередное чудачество, самореклама, дешевый альтруизм, корыстное бескорыстие; особенно будет стараться, за глаза, конечно, Бинда, да и едкий на словцо Низаров тоже дымку подбавит.

«Нет, все же надо что-то сделать, а наперед с Костей еще раз посоветоваться и на концерт билеты занести», — решил он, снова набирая знакомый номер. С каждой набранной цифрой тонко дзинькал параллельный аппарат в коридоре. Длинные настороженные гудки вызова уходили как в космос, исчезая бесследно, в интервалах между ними в мембране сухо пощелкивало.

Ему представилась пустая комната, где долго и настойчиво сыпал звонками растревоженный им телефон, разбросанные по затертому казенному дивану старые журналы, в углу на простенькой деревянной вешалке у тонкой перегородки плащи и зонтики и среди них норвежский Костин плащ «на рыбьем меху», однако вполне практичный — и летом, и весной, и осенью.

Он положил трубку и шагнул из кабинета в коридор, но там снова остановился перед зеркалом у полированной тумбочки, где стоял другой телефон: не позвонить ли еще? Наверняка на звонки никто не подойдет, если все заняты за стенкой, т а м еще одна дверь, а за ней даже днем неярко и ровно плавится сверху бестеневой электрический свет. Невидимые зеркала как бы просеивают его, и, сточенный ими, он отражается в строгом никеле инструментов, матово стекает по белоснежной простыне, под которой бугрится тело, по салфеткам и, скользнув по чистым, до синевы, халатам, падает вниз на темный линолеум пола.

«Я тебе сегодня звонил на работу и не застал», — скажет он вечером Косте.