Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Нея видела, как сосед Слева Бинды недовольно покосился на «маг» и тихо сказал что-то. По мимике вроде того — уберите, бога ради, не пижоньте, но если уж вам так охота, то пристройте е г о невидно, прикройте чем-нибудь, газеткой, что ли.

Но Бинда не внял. Поэт очень спокойно кончил читать первое стихотворение, переждал аплодисменты взволновавшегося до полного восторга зала и в отстоявшейся тишине протянул со сцены правую руку к Бинде. Нея сочла это неким экзерсисом, предваряющим с высоты его титанического роста начало нового стихотворения, и снова восхитилась и замерла. Указующей дланью поэт мог, если бы захотел, достать до Бинды — изогнулся далеко вперед, за сдвоенный микрофон, стал в белых лучах нижних прожекторов громадным и спокойным. Он несколько секунд молча и чуть сомневаясь всматривался в Бинду и вдруг, будто признав за ним криминал, не забыл привычно подвинуть к себе микрофон и произнес будничным, но требовательным, усиленным в динамиках голосом, не терпящим никаких возражений:

«Вот вы, во втором ряду! Вык-лю-чи-те-ка свою шарманку! Без моего разрешения не записывайте! А я, уважаемый, на пленку не раз-ре-ша-ю!» И в подтверждение, разогнувшись и снова став громадным, возмущенно постучал по громко забулькавшему микрофону несколько раз указательным пальцем.

Нея обмерла. Она ожидала всего — наводнения, землетрясения, пожара, но такого э к з е р с и с а никак не ожидала. Поэт п л а т и л Бинде-Пургамаеву его же монетой. Все кругом замерли, не дыша. Как же — читал поэт оду о великих печалях, великой любви, о холоде и голоде и вдруг вроде бы как мелкого жулика словил. Тишина воцарилась невероятная. В ней Лаврентий Игнатьевич громко, на весь зал, щелкнул клавишей, выключая магнитофон, суетливо передал его на колени жене, но потом сел независимо, выставив вперед живот и красный нос.

Поэт не стал долго ждать и начал нараспев читать стихотворение о красноносом подлеце, который в трудное время войны наживался на спекуляции. К Лаврентию Игнатьевичу Бинде формально эти стихи никакого отношения не имели, да и не могли иметь, но поэт испепелял его взглядом и строками, с решимостью апостола правды и справедливости мстя за урезанные ничтожным Пургамаевым гонорары и невыплаченные две сотни к о н с у л ь т а н т с к и х рублей.

Лаврентий Игнатьевич заерзал в кресле, повернулся к соседу слева и стал что-то с жаром объяснять, прикрывая рот ладонью, похоже, оправдывался. Сосед безразлично дернул плечами и всем видом дал понять, что ему интереснее слушать не Бинду, а поэта.

— Ну как, права я была? П р о с и л? — подала голос Ритка Вязова, когда Нея вернулась за свой стол. На всякий случай надо было поднять словарь Мюллера — шестьдесят тысяч слов и выражений, откуда он в Народном контроле? — и загрузить словарь в сумку.

Нея нарочно пропустила мимо ушей вопрос Ритки, попыталась небрежно взвесить темно-синий том в руке, но не удержала его:

— Ну и фолиант! Гвозди можно заколачивать!

— Задание на выезд? — теперь тихой проницательностью наливались глаза Мэм.

— Ага, — решила Нея поощрить нетвердую союзницу святой правдой ответа.

— И всего-то? — разочарованно протянула Ритка. — Тогда о чем же вы столь долго любезничали, маркиза?

Дождь молотил в открытую форточку, на стол сеялись приятные мелкие брызги.

— Во дает! — восхитилась дождем Ритка. — Такси, что ли, спросить? А тебя транспортом снабжает шеф?

— А то?

— И куда? — поинтересовалась Мэм. Ей по душе пришлась святая правда, и она жаждала ее еще.

— К какому-то Коновалову. Лаврентий Игнатьевич адрес дал.

Мэм успокоилась, но Ритка навострила уши. Она стояла у открытой форточки и ловила красивым личиком дождевые брызги, приятно жмурясь. Нея вспомнила, что у Ритки есть большой Друг в Народном контроле, и решила про контроль не говорить. Хватит с нее Коновалова. Коноваловых много, как Ивановых, Ахметовых и Петровых. Они есть и в Народном контроле, и в газетах, и в санэпидстанции. Однако Ритка не стала уточнять и, разжмурив большущие глазищи, пропела:

— Э-эка ты ласково после тарабаров — Лаврентий Игнатьевич!

— Тише, бабоньки, слышно же! — громким шепотом предостерегла Мэм, косясь на внутреннюю дверь.

— А на черта! Брюх свет врубил и снова на телефоне повис, — отмахнулась Ритка пренебрежительно и с издевочкой. — Ты что, не знаешь, кого он между тремя и четырьмя часами телефонным способом… милует?

Прыснули со смеху, и Ритка рассудительно молвила: