Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Через час — они едва успели пообсохнуть от дождя, тот все-таки полил снова и прихватил их по дороге от пирожковой — в дворцовой комнате торжественно раздались три звонка. Нея поднялась навстречу им безрадостно, больше думая о том, что скоро конец рабочего дня и еще о том, как ей поудобнее добираться до опостылевшего автобуса, который отчалит от остановки в дождь конечно же переполненным.

За окнами мутные весенние воды неслись вниз по улицам, захватывая по пути все, что попадалось, и застилая дороги живым упругим слоем, который вспенивался желтоватыми «усами» под автомобильными колесами и обдавал брызгами и без того вымокших прохожих, а тут, в дворцовой комнате, по продолжительности начальственных звонков можно было судить, что Бинда хорошо обдумал свое выступление перед Неей и поведет, не обращая внимания на дождь, спокойные обстоятельные разговоры, предвестником коих была одобрительная улыбка, которой он утром встретил Нею.

В кабинете Бинда заулыбался еще одобрительнее. Собственный кабинет ему очень нравился. Продуманным, рациональным убранством, деловитым уютом выточенного на спецзаказ официального гарнитура, крепким столом в углу с тяжелой довоенной настольной лампой, белыми шторками окна и особенно кремовыми панелями, кабинет удачно напоминал святилища из серьезных кинофильмов, где решались большие судьбы, и, когда о том говорили Бинде, ему это льстило.

Правда, вот что было действительно плохо — неважнецкие двери, тонкая перегородка с дворцовой да еще тронутая рыжей ржавчиной водосточная труба просматривалась в окно совершенно четко, и никакие дубовые кущи не были способны сокрыть ее от глаз.

С трубой Бинда справился бы очень быстро. Конечно же он вполне мог поставить вопрос ребром на том же райисполкоме, где его авторитет постепенно вырастал не в формальный, — ответственные работники аппарата оказались хорошими людьми, понимающими и любящими литературу, особенно подписные издания: а не пора ли, дорогие товарищи и друзья, взяться по-настоящему и с умом за красоту нашего замечательного современного города и демонтировать обветшавшие атрибуты прошлого, без сожаления распрощаться с ними; но ему было очень жаль не самую трубу, а симпатичных жестяных дракончиков, и потому, идя на поводу этого беспринципного чувства, он великодушно продлил им жизнь, а сам распорядился насчет портьер, их сшили в ансамбль к белым шторкам, приладили к металлической перекладине на пластмассовые бесшумные колечки, и почти все стало ладно: когда труба начинала мозолить глаза, Бинда задергивал портьерой четверть окна и успокаивался.

Итак, Лаврентий Игнатьевич заулыбался еще одобрительнее, на сей раз без льстивости, но как бы предлагая забыть про все шумное и нехорошее, и Нея не сразу заметила вымученность этой улыбки — лишь только тогда, когда увидела его громадное красное ухо, добела сплющенное телефонной трубкой. Но говорил он весьма непринужденным голосом, хотя рука зажимала трубку накрепко и выдавала напряжение.

Странноватый это был разговор: сначала ни на «вы», ни на «ты». О чем говорили, Нея тоже сначала не уловила, но почувствовала себя сразу же причастной, потому что Бинда сбросил улыбку, вздохнул в трубку и заговорил с медленными и значительными паузами, теперь уже с готовностью нажимая на «ты».

— Верно. На чужой роток не накинешь платок. Ну да ладно: забудь. А ты теперь, я слышал, партийным богом стал? Поздравляю от души, поздравляю! А верно, что на собрании лишь один Корнеев голосовал против тебя? Хотя, прости за бестактность, давай к делу — переводчик будет! Скоро. И не потому, что ты нынче двойное начальство… Рабочий день сегодня полный?

Трубка, по всей вероятности, в чем-то не слишком, но все-таки сомневалась. Бинда выжидал ответ, закусив нижнюю губу и уперев потный лоб меж большим и указательным пальцами левой руки. Было видно, что его горячее поздравление на собеседника подействовало мало или совсем не подействовало, и разговором Лаврентий Игнатьевич скорее озадачен, чем недоволен.

О это сложное искусство телефона! Нея за полтора года убедилась, что Бинда достиг в нем если не полного, то очень большого совершенства, гранями которого были одновременно и артистизм, исполненный почти самого естественного обаяния, и вежливость, достойная королей, и жесткий гнев, смиряемый лишь полной капитуляцией оппонента, и всепогодная неопределенность обещаний.

— Смотри, — вроде бы безразлично и даже суховато сказал в трубку Бинда, выслушав. И добавил уже с выражением бесспорного изъявления уважения к несомненному превосходству собеседника в прозорливости: — Вам виднее…