Владислав Владимиров - Закон Бернулли

— Можете уволить. Но учтите, по су-ду. Только по суду! После трех выговоров и с согласия месткома.

Она отпарировала в тон ему, негромко, и добавила внушительно:

— А кстати, местком у нас, как вам хорошо известно, это — я. Такова воля коллектива и ваша. Итак, по су-ду!

Бинда рассмеялся деланно. Он грузно стоял перед Неей и поэтом, не зная, оставаться ли ему в таком положении или же сесть за спасительный руководящий стол, мигом дарующий привычную уверенность в мыслях, но, подумав, так и остался стоять, иначе бы пришлось усаживать и поэта, и Нею, а вести дальше разговоры в ее присутствии он, по-видимому, не намеревался.

Нея посмотрела на мушкетерскую пряжку, освещенную настольной лампой.

— А ежели на один слог сместить ударение, это уже по вашей части, Горислав Александрович, — она зло повернулась к поэту, который медленно водил дымящейся сигаретой по хрустальному дну массивной пепельницы и тотчас отдернул руку, — то получится посуду. Знаете, как в распространенной песенке народной: «Мустафа, не бей посуду, Мустафа, не пей вино! Мустафа, тебя не любят Рита с Машей, ты — . . .»

Дальше Нея выразительно не договорила, полагая, что все ясно.

Чмокнув, поэт с силой затянулся сигаретным дымом, опустил уголки жестких губ, выпуская зеленовато-сиреневый дым, улыбнулся, ощерив мелкие, как у длинной щучки, зубки. Тонкие губы его довольно залоснились, острая ситуация его забавляла, но, не отметив командировочного и п у т е в к и, он не мог позволить себе нечто большее, чем улыбка, и потому согнал ее, а заодно с ней и выражение явно преждевременного удовольствия.

Бинда же истолковал это по-своему: как уважение поэта к его сотруднице за независимо проявленное мнение, и тут же в срочном порядке убедил себя в том, что во всем виноват сам, что иной раз полезно прислушаться и к подчиненным, тем более если они не монстры, а напротив, очень работящие и симпатичные молодые женщины, с которыми иной раз не повредит этакая уважительная фамильярность.

— Вы, Нея Ахметулаевна, — молвил Бинда без заискивания, но вполне товарищеским голосом, — не только бард, но и, смотрю я, калачик тертый!

При этом Лаврентий Игнатьевич любовно прикоснулся к мушкетерской пряжке и сделал то, что ему не надо было бы делать после измотавшей его пикировки, — он очень мимолетно, но все же с удовольствием остановил взгляд на легком вырезе ее легкого платьица.

Нея давно уже выросла из этого платьица и намеревалась вскорости перешить его дочке.

Чтобы на будущее окончательно прояснить свои отношения с шефом, она не без легкого вызова показала знание и этой темы:

— Тертый. Тертый, да не вами!

Нее почему-то захотелось, чтобы он по-мужичьи ответил: «А жаль, что не мной», но Бинда-Пургамаев уже в ключе пересмотренного к ней своего отношения покачал головой и милостиво отпустил ее, в задумчивости повертев толстый указательный палец на белой кнопке лампочного выключателя.

С приходом Бинды на новый руководящий пост к узкой двери заведующего, со стороны кабинета, плотник дядя Альберт приделал приспособление, похожее на несуразный деревянный шкаф, у которого вместо спинки была вторая дверь, открывающаяся вовнутрь кабинета. Все это, вместо взятое, почему-то именовалось тамбуром. Но вторая дверь уже через месяц рассохлась и только открывалась, закрыть же ее не представлялось возможным, подогнать тоже, потому как дядя Альберт ушел в отпуск и так из него и не возвратился по уважительным причинам долгосрочного лечения от хронических общений с «зеленым змием». А через главную дверь, хотя ее и обтягивал кожзаменитель с блестяшками, все было слышно, и потому Бинда, когда было надо законспирироваться от сотрудниц, вел п е р е г о в о р ы по телефону вполголоса.

— Ну здорово ты его! — одобрила Мэм. Ритка же все еще провожала гостя слегка затуманенным взором. Гладко потянув книзу тонкий красный джемперок и прикрыв глаза длинными ресницами, она прошептала нараспев с восхищенным вздохом:

— Похож, девоньки. Похож!

— Кто на кого? — не поняла Нея, уловив эти бережные движения. Она знала, что теперь долго не остынет от беседы с Биндой.

— Он! На фотографии свои! Горислав… Похож!..

— А-а, Горислав! — Нее как-то не поверилось в освещенные настольной лампой угодливую улыбку поэта, его мелкие зубки и бриллиантовое кольцо, мятые брюки и нитку, прицепившуюся на них сзади.

— На кого же он должен быть похож? На папу римского? Или на Алкивиада?