Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Но бог с ними, с этими гвоздиками!

Именно утро было самым благодатным временем для дворцовой. С девяти до десяти можно совершенно спокойно общаться с соседями по этажу, верно, не уходя далеко и надолго — в длинном трехэтажном доме, кроме б ю р о, занимавшего в общей сложности кабинет шефа, их дворцовую комнату и еще одну пломбируемую на ночь подсобку, где на хитроумном множительном аппарате иногда работала Мария Михайловна, размещались три или даже четыре агентства по снабжению техникой и документацией, о чем свидетельствовали стеклянные доски с гербами и длинными надписями, вывешенные на всеобщее обозрение у главного входа.

В агентствах вечно толокся народ и порядки царствовали строгие. Дальних — с первого и третьего этажей и другой половины здания — сотрудников они почти не знали, а с ближними по этажу установились доброприятельские отношения, почти на равных, без ревности и зависти. К ним заглядывали за чайной заваркой, а, когда становилось туговато с баночным кофе, то и за кофе, и всякий раз говаривали о том, что если со стороны глянуть, то в б ю р о тишь и благодать, вроде бы и посетителей мало за день набирается, ну десяток, от силы другой, а ведь работы тоже невпроворот: Риткин журнал регистрации всегда был внушительных размеров, и кипы литературы, бланков-направлений, конвертов на столах почти никогда не уменьшались, внушая соседям охранительные мысли о том, что возможное сокращение, о котором они с волнением и беспокойством поговаривали тоже, дворцовой комнаты не коснется — на сей счет гарантия полная, а если и коснется, то плотник, он же завхоз, дядя Альберт давно сам себя сократил.

С утра Бинда слушал по радио последние известия и с государственным видом читал передовые статьи трех, по его разумению, главных газет, потом просматривал остальную периодику. По средам он с тем же видом наваливался на самую многостраничную в Советской стране газету, и личное время его непосредственных подчиненных удлинялось почти до полудня. А поскольку газета эта, как стала еженедельной, никогда еще не выходила постной, то гарантия удлинения получалась твердой. Сотрудницы знали, что Бинда все чаще всматривается в рубрику «Поздравляем юбиляра», ибо ему скоро пятьдесят лет, из них десять он член едва ли не самого авторитетного творческого Союза, а таких грех забывать.

В это время, по-студенчески именуемое «окном», Мария Михайловна принималась за письма по розыску исчезнувших родных — в минувшую войну у нее пропали все до единого, но Мэм пока еще никого не нашла, хотя ответы иногда приходили обнадеживающие, а однажды приехала за ней из Приморского края женщина, по всем документам двоюродная сестра, а оказалось — однофамилица, и не только однофамилица, а имя и даже отчество совпадали, только день и месяц рождения были другими.

Утром, если было настроение, Ритка Вязова бралась за диссертацию. Еще в редакции она закрепила за собой в заочной аспирантуре тему и по-шахтерски старательно разрабатывала несложный пласт, давно посдавав на «отлично» кандидатские минимумы и буксуя где-то на середине «кирпича» — так она с легким пренебрежением называла свою диссертационную работу.

Ритка — натура деятельная и прагматичная. «Не пиши я диссертацию, я взялась бы за роман! Правда, не знаю о чем. А диссертацию — знаю. Посчитайте, — предлагала она, — в году триста шестьдесят пять дней. Если в день по страничке, то сколько за год? А если по две? А мы столбенеем, как это Дюма, Бальзак или Пушкин помногу писали. А вот так и писали, что жить зря не хотели!»

И еще Ритка убеждала, будто лично ей диссертация нужна не для тщеславия, а для самоуважения, что далеко не одно и то же, как может показаться на первый взгляд. Неужели она хуже тех сноровистых одногодков, — она, презрительно посмеиваясь, называла фамилии защитившихся корысти ради, не имеющих ни одной мало-мальски ценной мыслишки. Верно, сейчас ни кандидатская, ни тем более докторская при н о в о м ВАКе ни на халтурку, ни при любой протекции не пройдут, и слава богу! Она за себя ничуточки не боится, но почему бы не перетряхнуть каким-нибудь образом тех, кто защитился прежде и давным-давно закостенел с тех пор при добропорядочном звании кандидата или доктора наук. Надо, уверяла Ритка, чтобы через каждые пять лет кандидат или доктор практически подтверждали право и умение быть при сей степени. А не сумеешь подтвердить — адью, мон шер ами, ауфидерзейн, майн либер фройнд или гуд бай, диа френд!