Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Быть может, печально, но у них с Лидией Викторовной свадьбы с кортежем не было. Обошлось без красных лент, без розовых кукол, без пьяно-радостных возгласов «горько!»: нечто вроде спокойного товарищеского ужина, где собрались самые близкие друзья и решалось давно уже решенное. Да и не водилось в их времена разъезжать на купеческий манер, хотя, возможно, что же тут плохого и осудительного в этой сегодняшней моде?

Коновалов видит, как радует его предложение о телефонном звонке Нею, и пугается. Он хочет сказать ей, что вообще-то звонить ему всегда или почти всегда безнадежно, телефон занят то разговорами с другими городами, то граждане одолевают, то сам он названивает по городским инстанциям — самое верное дело звонить по городским телефонам, если нет секретарши, — линия эта всегда безотказна, потому что контролируется домашним главнокомандующим, то бишь женой.

Он ничего не говорит об этом, но Нея смеется:

— Я хотела бы, но Бинда могущественный телефонодержатель, никому аппарат по пустякам не дает.

«По пустякам?» — возмущается неслышно Коновалов, а вслух произносит с ленцой, утверждающей окончательное:

— Знаю я его немного.

Его — стало быть, Бинду.

Коновалов хочет спросить у Неи об истории, приключившейся на вечере поэзии с магнитофоном и репликой поэта, но не спрашивает. Через правое плечо он искоса смотрит назад и неожиданно изумляется, заметив на хвосте их «Волги» машину Лаврентия Бинды. Ее номер слишком запоминающийся — четыре пятерки. Бинда, когда был у него недавно, хвалился. Он вечно выискивал побольше подходящей для него символики, которая бы убеждала сначала его, а потом и всех, кто с ним имеет дела, в его неординарности. Например, ритуал рукопожатий при встрече и расставании для Бинды всегда был значим столько же, сколь отлично сшитые пальто и костюм, модельная обувь, щегольская зажигалка, хотя он не курил, броский брелок вроде страшненькой человеческой черепушки или с таинственной геммой золотой перстень, украшающий толстый безымянный палец и многозначительно намекающий на верность его владельца неким привязанностям, возможно и супружеским.

«Чего он тут, на загородной дороге, болтается?» Коновалов оборачивается назад, назад оборачиваться ни к чему, ситуация создается совершенно ложная, если Бинда заметит его, надо будет останавливаться, что-то говорить, хотя с какой стати и зачем он ему должен объяснять что-нибудь? Ничего он ему объяснять не будет, машину не остановит — велика честь. За перевод спасибо, но не более. Интересно, а что скажет Нея, как она поведет себя, когда увидит свое начальство рядом на дороге? Но Нея ничего не видит. Она думает о телефоне, о телефонном держателе, нет, она не так сказала, а кажется — державный телефонодержатель, а этот держатель жмет за ними, как сыщик Мегрэ.

«Волга» выскакивает из дождевой завесы — становится даже как-то странно без водяных струй. Вокруг сразу больше простора. Правда, небо низкое. Лохматые тучи холмисто ворочаются по-над горами, клочки тумана задевают высокие деревья.

Но вот и Нея оборачивается, смотрит назад. Еще раз смотрит. Она спокойна. Значит, решает Коновалов, Бинды в следом идущей машине нет. Есть только его шофер с раскормленным лицом, возможно, доносчик, а возможно, просто калымщик. В такую несносную погоду всегда можно зашибить деньгу, и немалую: пассажиры раскошеливаются охотнее.

Коновалов считает инцидент исчерпанным.

Нея с любопытством оглядела переполненный автобус, который они медленно обошли на подъеме. «Нет ли знакомых, ищет», — отметил Коновалов. Он всегда чувствовал себя неловко, когда его, расположившегося в комфортабельном одиночестве, на заднем сиденье «Волги», осматривали из окон забитых до отказа троллейбусов, автобусов и трамваев. Приходилось отводить глаза или прилежно высматривать что-нибудь несуществующее по ходу движения. Шеф же ездил на «Волге» привычно и свободно, вольготно развалившись на сиденье рядом с шофером, зажав рукой удобную скобу над стеклом дверцы и выставив локоть вперед под прямым углом.

Ба! Что за встреча, — по дороге, просыхавшей от дождя, на ветру, тащил велосипедную тележку сам Ахмет Зарьянов. В тележке алюминиевый бидон, конечно с медком. На Зарьянове старая ушанка, заношенные охотничьи сапоги, по-прежнему прибедняется, правдолюбец. «Окунец щучку ест, а щучка — окунька! И мы, грешные, разве не норовим порою один другим закусить?» — прозвучали в памяти зарьяновские слова.