Владислав Владимиров - Закон Бернулли

На зарьяновском подворье в ожидании хозяина старалась целая артель: два мужика чинили парниковые рамы, третий колдовал с паяльной лампой — синее пламя ее выбивалось из горелки с аэродромным ревом. Готовые рамы громоздились на полуоткрытом чердаке большого сарая, куда можно было подняться по кривой самодельной лестнице и если оступиться, то можно угодить было справа в темную деревянную кадку, а слева на пирамиду из автомобильных покрышек, сложенных одна на другую. Дом Зарьянов благоустроил, сменил телеантенну, развел кур.

— Сколько петухов, и все белые! — проговорил сквозь зубы Коновалов, представляя, как он будет беседовать с правдолюбом Зарьяновым и как тот будет изворачиваться, нажимать на высокие словеса, козырять прошлыми заслугами и намекать на незнание Коноваловым ж и з н и, где далеко не всегда все просто и заманчиво, как в бодрых песнях.

Нея ничего не поняла, обрадовалась.

— Вот что значит свежий глаз! — почти воскликнула она и призналась с сожалением: — А я уже не вижу — белые петухи или же цветные. Все едино.

— При чем тут «все едино»? — обозлился Коновалов не на шутку, и лицо его стало жестким. — Обычный спекулянт, кляузник притом.

Она что-то растерянно ответила, и Коновалов, чтобы загладить быстрее свою вину — ведь он ей не то чтобы толком, а вообще ничего не сказал о Зарьянове, — как можно естественнее похвалил ее:

— А вы цепки на слово. Признайтесь, — неожиданно попросил он требовательно, с нарочитой сердитостью и захотел, чтобы она призналась. — Наверное, стихи пишете?

— Пишу, — ответила она чопорно, и Коновалов удовлетворился не без иронии: слава богу, читать она их ему не станет, уже близок совхоз имени Фрунзе, но подбодрить эту славную девчонку надо, и он сказал утешительно, как говорят об излеченной болезни:

— Я тоже писал стихи… Даже иногда печатал.

— А потом? — спросила она с замирающим страхом, видимо, поняв, что сия прекрасная болезнь еще не прошла и еще можно на что-то надеяться.

— Потом? — Коновалову захотелось ответить любимыми словами Леонардо да Винчи, но он не ответил ими:

«Ручей нанес так много земли и камней себе на ложе, что и сам принужден был покинуть свое русло».

Машина принырнула вниз, будто застыв на секунду-другую в мокром воздухе, и знобящий холодок поднялся внутри от колен до груди, где разошелся щекотливой пустотой еще до того мига, как машина снова выскочила на скользковатый подъем, однако выскочила без никаких пробуксовок, а со стремительного налету, и Коновалову в какой-то момент, когда впереди увидел он закатное небо, почудилось, что он не в машине, а в боевом истребителе, выходящем вот так круто и неодолимо на боевой разворот.

Никакого боевого разворота, конечно, не случилось. А Сергей Сергеевич и не шевельнулся. Когда сам за рулем, то почти не ощущаешь этих штучек, отдаленно напоминающих ощущения так называемых отрицательных перегрузок при пилотаже в авиационной зоне. Их бледное подобие — «воздушные ямы» — обычно страшат пассажиров. Экс-пилоту Коновалову эти ямы нравились, и еще, смешно кому-нибудь признаться, нравились аттракционы в виде «мертвых петель», «виражей» и прочего, чем могут еще похвалиться парки культуры и отдыха, — Лидия Викторовна полунадменно, полуснисходительно посматривала на эти его увлечения.

— Потом, спрашиваете? А потом перестал писать, — просто докончил он.

— Может быть, зря? — еще не теряя надежды на его сожаление, спросила Нея, слегка побледнев от автомобильного «нырка».

— Нет, не зря, — проговорил он убежденно.

— Нет, зря! — в тон ему ответила она. Такая настойчивость показалась ему очень знакомой — она была у Лидии Викторовны, такая настойчивость.

— Это почему?

Нея поправила съехавшую на самый край сиденья сумку, погладила ее краешек, вздохнула:

— Да потому, что у вас должны получаться хорошие стихи.

От этих слов Коновалова приятно обдало внутренним жаром, он предугадывал скорый комплимент, который будет важен для него и для Неи, поспешил спросить:

— Почему именно хорошие?

Нея подумала и сказала:

— Плохие люди хороших стихов не пишут.

«Как бы не так», — хотел возразить Коновалов, вспомнив про одно давнее свое знакомство с большой знаменитостью из поэтического мира, оказавшейся элементарным пошляком и циником, но, польщенный, благодарно улыбнулся с легкой укоризною:

— Вот вы снова за свое. Зачем такие незаслуженные похвалы?

Он снова интуитивно почувствовал, что на этот раз Нея не сможет отказать и в похвале самой себе. И точно, она сказала: